Шрифт:
– Как в общаге! – жизнерадостно сказал он, пихая под кровать короб с Каваном – хорт спал, повизгивая во сне и дрыгая лапой – догонял кого-то. Разложив туеса с зельями и чистыми холстинами, Шурик сел на прочный лежак с ременной сеткой и попрыгал. – А ничего так... Мягко. Слышь, Олег...
– Мм? – отозвался Сухов, раздумывавший о близости регеона Арториан.
– Надо что-то делать с Кириллом.
– А что с ним делать? – удивился Олег.
– Да он все еще здесь толчется! Идти боится домой. Представляешь? – Пончик похоже передразнил ромея: – «А вдруг Мария жамужем? »
– Вот балбесина! Пошли.
– Ага!
Вдвоем они спустились вниз, в круглый общий зал с кольцевой колоннадой у стен, и сразу наткнулись на Кирилла.
– Ты еще здесь? – напустился на него Олег.
– Здешш... – понурился ромей.
– Так, ладно. Где твой дом? Далеко отсюда?
– Да нет, рядом... На улице Паммакаристи.
– Пошли! – решительно сказал Сухов.
– Куда? – испугался Кирилл.
– К тебе в гости!
– А...
– Бэ! Веди давай!
И ромей послушно повел – мимо стен монастыря, мимо маленького садика, украшенного старинной колонной с коринфской капителью, мимо приземистых складов, вросших в землю, мимо ротонды, исписанной каракулями на вечную тему «А + В = Л», прямо к маленькому, бедному домику. На белом заборе из ракушечника была нарисована спираль и большая буква «ипсилон», а по обе стороны от калитки росли одинокий кипарис и древняя олива, способная давать лишь тень.
– Ждешш! – измолвил Кирилл, задыхаясь, и указал на калитку в заборе. Сбоку от входа из стены торчал бронзовый держак для факела.
– Ну так стучи! – нетерпеливо сказал Олег.
– Боюшш! – отчаянно проговорил Кирилл. – Четыре года! Вдруг она жамужем?!
– Стучи, – спокойно приказал Олег, – и узнаешь. Выбрал свободу? Тогда и правды держись! Все лучше, чем мучиться незнанием. Стучи!
Кирилл робко постучал. Потом посильнее забрякал. Глухо заскрипела дверь, и женский голос, высокий и тонкий, спросил с испугом:
– Кто там?
– Это я... – едва промолвил Кирилл, закашлялся и сказал глухо: – Я это, Мария... Мария!
За калиткой охнули, что-то упало и покатилось с дребезгом. Загремел засов, и калитка распахнулась. На пороге остановилась маленькая, худенькая женщина. Неуверенно шагнула, еще не веря, но более всего желая уверовать.
– Кирилл... – застонала она.
– Я это... – бестолково бормотал Кирилл, то ли вздыхая, то ли всхлипывая. – Я...
Женские глаза блестели слезами и ничего не видели, но руки гладили родное лицо и узнавали. Разлученные обнялись. Они крепко, до судорог, цеплялись друг за друга, словно боясь, что их растащат. Мария плакала тихонько, Кирилл сопел и морщился от жгучей влаги, стекавшей по щекам. Двое никого не замечали, и никто им не был нужен.
– Ну, мы пошли... – деликатно пробормотал Олег.
Ромей оглянулся на Сухова – выглядел он так, словно его разбудили, не дав досмотреть хороший сон.
– Мария, – сказал Кирилл, – это дружья. Это они меня шпасли...
– Входите, входите! – засуетилась Мария, одной рукой вводя Кирилла, а другой маня Олега и Пончика.
Пропустив хозяина и гостей в крохотный дворик, она затворила калитку и пригласила всех в дом. Олег прошел вестибулом-прихожкой в комнату четыре шага на шесть и остановился. Маленькое оконце почти не пропускало света, зато, наверное, помогало хранить тепло очага.
– Как же ты... одна... – донесся до него счастливый и малость обеспокоенный голос Кирилла.
– А я не одна! – залилась тихим смехом Мария. – Ты же ничего-ничего не знаешь, бедненький мой! – и позвала: – Богорис! Проснись, Богорис!
Ясный детский голос спросил из тесной спаленки:
– Узе встава-ать?.. – В голосе читалось глубокое разочарование и пламенная надежда.
– Нет, родненький! Это твой папа пришел! Папа! Понимаешь?! Он вернулся!
Секундная тишина в спальне сменилась мгновенным шорохом откинутого одеяла и частым шлепаньем босых ног. Мария зажгла масляную лампу – руки ее дрожали – и в мерцающем свете на пороге показался херувимчик, каким его изображают на иконах – кудрявенький, пухленький, глазастенький, а личико... Если Кириллову душу и омрачали тени сомнений, то, стоило хоть раз посмотреть на маленького Богориса, чтобы понять: он – отец ребенка. Копия – папа!
– Шынок...
Кирилл стал на колени, чтобы быть вровень с ребенком, и тот недоверчиво, но надеясь, с боязнью, но радуясь, бросился отцу на шею и положил ему голову на плечо. Вряд ли дитя сознавало родство, но все вокруг так улыбались, а мама просто цвела, что Богорис послушно дал себя обнять и сам облапил большого доброго человека, который смешно шепелявил, совсем как соседская Ксенька...
Олег подергал Пончика за рукав, и они бесшумно покинули дом – не стоило мешать счастью двоих, каждый из которых неожиданно обрел третьего. Впрочем, Кирилл вернул в свою жизнь сразу двоих – и жену, которую любил, и сына, о рождении коего даже не догадывался.
Сухов на цыпочках вышел на улицу, а Пончик аккуратно прикрыл калитку. Лицо у Шуры было расстроенным.
– Чару вспомнил? – хмуро спросил Олег.
Пончик длинно и тоскливо вздохнул.
– Б...ское время! – выразился Сухов, и Пончев с ним согласился.
Глава 15,
в которой над Олегом совершают таинство, а после бросают в тюрьму
Рано утром, когда солнце едва показалось за волнистой линией холмов на том берегу Босфора, щетинистой от кипарисов, трубач Стемид сыграл «подъем».