Шрифт:
– И ждет нас длинная дорога, – пробормотал Искандер, свешивая ноги, – и казенный дом…
Было еще светло, когда в конце Портовой дороги, идущей по правому берегу Тибра, показались холмы Великого Рима, острящиеся метелками кипарисов, сплошь застроенные, словно уложенные кубиками сахара-рафинада. Gloria romanorum! Слава римская!
– Да-а… – сказал Эдик впечатленно. – Наконец-то хоть что-то похожее на город!
Повозки остановились возле моста Проба, и Севий сделал жест: слазьте!
– Что, все? – осведомился Эдик недовольно. – А дальше?
– А дальше – ножками! – улыбнулся Севий Никанор Пот.
Он подозвал местное «такси» – восьмерых крепких рабов-лектикариев. Те подбежали трусцой, таща на плечах лектику, носилки-паланкин. Севий удобно устроился на подушках и распорядился:
– Доставите в школу и сдадите субпрокуратору!
Восьмеро качков молча и одновременно поклонились.
– Тебя как звать? – спросил Эдик у одного из них, стриженного ежиком.
– Цецилий, – удивился тот и добавил: – Статий.
– Скажи мне, Цецилий Статий… – подбоченился Эдик, подыскивая рифму. – С какой это стати я должен переться через весь город пешкодралом? А?
Цецилий Статий сделал удивленное лицо – пошла перезагрузка. Тогда его коллега, ушастый и круглоголовый парень, решил просветить дремучего варвара.
– В Рим запрещено въезжать на повозках после солнечного восхода и до заката, – сказал он, надуваясь гордостью за родной город.
– А почему? – не отставал Эдик.
Круглоголовый тоже «завис».
– Толкучка у них, стояли бы те телеги в постоянных пробках, – объяснил Лобанов. – Тут ведь миллион человек прописан!
– Миллион! – фыркнул Эдик с великолепным пренебрежением. – Шибко большая деревня, однако!
Цецилия Статия эти слова задели.
– Можно подумать, варвар, – пробурчал он, – ты видел города поболе Рима!
– Пф-ф! Дерёвня! Я в самой Москве жил, сечешь? Знаешь, сколько в Москве народу? Пятнадцать мильёнов! Двенадцать своих да еще миллиона три варваров – они в Москву на заработки ездят…
– Врешь! – неуверенно сказал круглоголовый.
– Клянусь Юпитером! – воскликнул Эдик. – Сергий, подтверди!
– Я тоже из Москвы, – улыбнулся Лобанов.
– И где это такая? – прищурился Цецилий.
– Далеко-далеко на севере, – затянул Эдик голосом сказочника, – за Венедскими горами, [78] за Данубием и Борисфеном, в стране россов!
– Не знаю таковских, – покачал головой круглоголовый и насупился. – Заговорили вы меня совсем! Пошли!
Лобанов взошел на крепкий каменный мост, обходя неторопливых римлян, толкавших ручные тележки с дарами полей. Внизу, обтекая быки, шумел мутный Тибр. Сергей поднял голову и увидел странное – мужчина в замызганной тунике, шедший навстречу, тащил визжащего младенца. Дите орало на все лады, дергалось и извивалось. Мужчина морщился.
78
Венедскими горами римляне называли Карпаты; Данубий – это Дунай, а Борисфен – Днепр.
Не обращая ни на кого внимания, он подошел к перилам и швырнул ребенка в воду.
– Ты что делаешь, зараза?! – воскликнул Эдик и бросился на мужика с кулаками. Цепь потащила всех, да никто из гладиаторов и не сопротивлялся особо, каждому хотелось приложить детоубийцу «как учили».
– Спасите! – заголосил мужик, отлетая с кулаков Эдика на кулаки Сергея. – Помогите! Стража!
– Вы чего?! – орал Цецилий, натягивая цепь. – Прекратить!
Круглоголовый попытался оттащить Лобанова и сам заработал хорошего тумака.
– Брось, Серый! – орал Искандер. – Он же своего топил!
– Это ж не щенок! – бушевал Эдик.
– Да поймите вы! – надсаживался Искандер. – Римлянин имеет полное право убить своего ребенка! И ничего ему за это не будет! Никаких шансов!
– Вигилы! – крикнул Цецилий. – Ходу!
Растерянный Лобанов оглянулся. К мосту бежала местная полиция – сплошь негры, красноречиво помахивая дубинками.
– Быстро отсюда! – рявкнул круглоголовый.
Рванули все разом – и гладиаторы, и конвоиры. Бегом они поднялись на скалистый Авентинский холм.
Почти весь Авентин был застроен многоэтажными домами-инсулами. Переходами, галереями, лестницами эти «хрущобы» вязались в единый жилой массив, убогий и обшарпанный. Речкой в каньоне вилась по нему викус Лорети Майор, улица Большого Лаврового леса, замусоренная и загаженная.
Беглецы, вольные и невольные, моментально затерялись на ней, окунаясь в ужасную сутолоку и страшный шум миллионного города. Народ пер по всем направлениям, истово занятый шопингом. Порогов домов не видать – все буквально забаррикадировано лавчонками и ларьками. Ни пройти ни проехать. Здесь, перед портиком, продавец тканей раскинул свою будочку, обтянутую полотном, там, в самой гуще толпы, брадобрей орудовал бритвой, измазав подбородок клиента смесью сала и золы. Закопченные, дымящиеся жаровни занимали всю ширину улицы, а на косяке таверны висело на цепочке изображение бородатого раба с амфорой – стандартное указание на питейное заведение. Четверо солидных римлян в тогах остановились перед альбумсом – длинной узкой доской, покрытой слоем белой штукатурки и прикрепленной к пьедесталам трех конных статуй. На альбумсе черной и красной краской были писаны постановления претора, объявления об аукционах и прочий официоз. Лобанов задержался на лишнюю секунду и ухватил глазом любопытную афишу: