— Давай попробуем! Может, это нам знак свыше?!

Они стали осторожно опускаться, но вдруг Понго остановился и потянул своего хозяина за рукав: острый слух индейца первым уловил какой-то подозрительный шум. Узники прислушались… Теперь уже явственно были слышны шаги, как будто поднималось несколько человек, раздавались слова команды, звякало оружие.

— Сегодня нельзя, — прошептал Понго. — Дверь открыта, да, но за ней много других дверей. А еще сторожа, решетки и рвы…

— Сторожа старые, это в основном инвалиды, двери можно отпереть, решетки тоже, через рвы перебраться…

— Да, можно, но с оружием в руках. У нас нет оружия…

— Мы отнимем его у первого же солдата! Пошли!..

Но Понго даже не шелохнулся и продолжал удерживать своего слишком нетерпеливого друга.

— Нет! Подумай, что произойти, если мы попадаться? Нас убьют!

— Нет, но могут бросить в карцер и разъединить… Ты прав, Понго. Через три дня мы сможем снова повторить эту попытку, но уже с оружием в руках!

— С оружием?

— У человека, что приходил к нам сегодня, была шпага…

Большой отряд поднимался по лестнице. Пробиться через него было бы трудно даже вооруженному, поэтому узники как можно бесшумнее поспешили к своей камере и плотно закрыли за собой дверь. Только стражники, конвоировавшие нового заключенного, миновали камеру де Турнемина, как открылось окошечко в двери, и Гийо с радостью убедился, что узники не воспользовались его забывчивостью. Он облегченно вздохнул, запер дверь и удалился. Стало тихо…

— Ты хорошо сделал, что остановил меня, — сказал Жиль с плохо скрываемым сожалением. — Из Бастилии не бегут… не подготовившись. А у нас всего три дня. Три дня! — воскликнул он, в бешенстве так сильно стукнув кулаком по столу, что одна его ножка не выдержала и сломалась. — Если через три дня я не верну того, чего у меня уже нет (мешочек и письмо я сжег, а портрет унесла с собой Жюдит), то мне надо отсюда исчезнуть.

— Ты говорить, бежать невозможно?

— Есть один способ, Понго, — ответил Жиль, пожимая плечами. — Он называется смерть.

— Смерть?

— Да, может быть, это лучший выход… Моя смерть освободит Жюдит, спасет королеву и кардинала… Через три дня, если нам не удастся убежать раньше, граф найдет здесь только мой хладный труп…

— Но как умереть, не имея оружия?

— Есть тысячи способов: например, повеситься на галстуке или вызвать сюда стражника и отнять у него шпагу…

— Хорошо, но лучше взять шпагу, чтобы бежать!

А почему бы не попробовать! Бороться за свободу и умереть со шпагой в руке лучше, чем со страхом ждать приговора и провести остаток своей жизни узником королевской тюрьмы. Потом, кто знает, с Божьей помощью и не такое удавалось!

— Остается выяснить, — продолжал Турнемин уже вслух, — если мы сбежим, останется ли жива Жюдит. Ведь граф Прованский способен убить ее, чтобы только отомстить мне. Боюсь, Понго, что только моя смерть сможет освободить ее.

— Тогда, — сказал индеец, — я умирать с тобой. Здесь нечего больше делать, завтра я начинать Песню Смерти.

Жиль не стал его отговаривать, это было бы совершенно бесполезно. Раз приняв какое-нибудь решение, Понго никогда не отказывался от него.

Индейцы не боятся смерти: она для них такое же повседневное дело, как охота или еда. С детства каждый из них знает, что в предназначенный день она возьмет его за руку и уведет в страну вечной весны и вечной охоты, в страну Великого Духа… Смерть — это друг, ее полагается встречать радостной песней, находит ли она тебя в поле или у пыточного столба…

Перед смертью Понго должен спеть свою песню — это обычай его народа. С легкой улыбкой думал Жиль о впечатлении, которое произведет она своими дикими и странными звуками на стражу Бастилии. Кто знает, не откроются ли тут какие-нибудь неожиданные возможности?

Понго должен был запеть на рассвете. Но начало песни Жилю не удалось услышать. В полночь внезапно заскрипел замок и дверь отворилась. Турнемин вскочил, привычным движением ища свою шпагу. В свете фонаря, который держал зевающий Гийо, он разглядел четырех солдат и их лейтенанта шевалье де Сен-Совера.

— Одевайтесь и следуйте за мной, сударь, — сказал он. — Соблаговолите поторопиться!

Несмотря на таинственность и мрачность этой сцены, заключенный ощущал скорее радость, чем испуг. Новая возможность для побега! Но куда поведут его: на суд, или на допрос, или в камеру пыток?..

По крайней мере, насчет последнего можно не волноваться — добрый Людовик XVI запретил пытки. Значит, приговор, по суду или без суда, что скорей всего… К смерти его вряд ли приговорят…

С радостной поспешностью Турнемин оделся, хлопнул по плечу Понго, как бы призывая его набраться терпения, и повернулся к офицеру:

— Я готов, сударь! Позвольте узнать, куда вы меня везете?

— Вы все увидите сами. Пошли!

Солдаты окружили Турнемина и повели его вниз по винтовой лестнице, той самой, на которой еще так недавно они с Понго обсуждали план побега. Лестница заканчивалась дверью и выходила на широкий внутренний двор тюрьмы, так называемый второй двор.