Ехать в центр города не хотелось, и она пошла в Братцевский парк, который находился рядом с домом. И это тоже было ново для нее – то, что она не боится идти туда одна, хотя они с Винсентом часто гуляли в этом парке, и его дорожки, его деревья были поэтому так же пронизаны воспоминаниями, как пронизаны ими были стены в их недолгом общем доме.

Парк был единственной старинной частью этого спального района. Судя по усадебному дворцу, да и по живописному расположению всего парка – на высоком склоне над рекой Сходней, – когда-то здесь было загородное имение, и принадлежало оно какому-нибудь весьма состоятельному дворянскому семейству. Это было понятно уже по тому, с каким вкусом был выстроен дворец; у Ренаты, как и у любого жителя Петербурга, глаз на такие приметы был наметанный. Но все-таки каждый раз, когда они с Винсентом гуляли здесь, она не забывала ему сказать, что с Летним садом этот парк, конечно, не сравнить. Он не спорил – только улыбался и сжимал ее руку.

И вот теперь она шла по центральной аллее Братцева одна. Осенние листья светились у нее над головой, а легкие их тени играли под ногами.

«Как странно совпало, – думала Рената, наступая на эти нежные тени каким-то непредсказуемым, но не случайным порядком. – Ведь я что угодно могла предполагать про эту квартиру, только не то, что она оставлена мне. Да еще вот так, с документом… Зачем Винсент все-таки это сделал? – И тут же она ответила себе: – Да ведь он сам об этом написал. Как он написал, так и есть».

Это была правда. Винсент никогда не говорил того, что не считал правдой. Во всяком случае, ей – никогда.

«В самом деле он странный, этот город, – подумала Рената. – Не зря я сразу те слова вспомнила – про странноприимный дом. Потому он меня в этот раз так легко и принял! – вдруг догадалась она. – Ну да, я ведь теперь тоже странность, и еще какая!»

Эта неожиданная догадка поразила ее своей точностью. Рената всегда считала себя типичным образчиком того, что принято называть скучнейшей нормой. Вся ее жизнь была – сплошная обыденность, во всяком случае, она была уверена, что это так. И вдруг именно сейчас она представила, как увидел бы ее любой нормальный посторонний человек, если бы она вздумала пересказать ему обстоятельства своей жизни.

В юности влюбилась в мужчину, который и в мыслях не держал в нее влюбляться, рассталась из-за этого с женихом, однако родила все же от жениха, но ему об этом даже не сообщила… Двадцать с лишним лет жила после этого как во сне, как в зачарованном царстве – теперь она понимала это так ясно, что ее не смущала даже красивость такого сравнения, – а потом вдруг влюбилась в юношу, в мальчика почти, точно как принцесса из сказки влюбляется в сказочного же принца, безоглядно и самозабвенно, в полной готовности ко всему, и решила родить от него ребенка, хотя он умер… И все это, весь этот полный набор странностей воплотился в ее жизни без тени сомнений и колебаний.

Стоит ли удивляться, что ей так легко нашлось место в Москве, в этом странноприимном городе!

День был воскресный, парк был полон гуляющих. Мимо Ренаты, чуть не сбив ее с ног, пронеслась стайка детей. Один из них катил на блестящем самокате. Она инстинктивно отшатнулась от них и поспешила свернуть в боковую аллею, которая вела к парковой ротонде. Здесь, по крайней мере, было тихо. То есть не тихо, конечно, – совсем рядом гудела Московская кольцевая дорога, – но хотя бы малолюдно.

Вернее, совсем никого здесь не было. Ротонда, под купол которой Рената вошла, была облезлая, давно не штукатуренная. Но классическая простота и строгость ее форм все равно поражала воображение. Рената села в ротонде на скамейку, закрыла глаза. Ей хотелось думать и думать об уже произошедшем и еще происходящем в ее жизни, ей необходимо было думать об этом долго и созерцательно.

– Помогите! – вдруг услышала она и, вздрогнув, открыла глаза.

Кричал мужчина, и Рената сразу же увидела его на повороте аллеи, близ ротонды. Он придерживал за плечи невысокую женщину, и даже на расстоянии было видно, как она бледна и как подгибаются у нее колени.

Реакция на такие события у Ренаты была ровно такая, как у всякого нормального врача. Она бросилась к мужчине и женщине.

– Помогите! – повторил он, едва завидев Ренату.

В его голосе ясно слышалось отчаяние.

– Что с ней? – спросила Рената. – Она идти может? Или вы – можете вы ее до ротонды довести, донести?

– Не знаю, – растерянно произнес мужчина. – Я донесу…

Он был полноватый, одышливый, но высокий и, кажется, довольно сильный. Во всяком случае, хоть он и не подхватил женщину на руки каким-нибудь романтическим образом, но не довел, а в самом деле донес ее до ротонды – ее ноги почти не касались земли.

Когда женщина была уложена на скамейку, Рената легонько похлопала ее по щекам. Щеки были бледные и отечные. И не только щеки – все ее лицо было одутловатым; природа такой одутловатости была Ренате понятна. На всякий случай она пощупала ее колени, лодыжки – все это тоже отекло сильнейшим образом.

– Вы ее муж? Она что, беременна? – спросила Рената. – Сколько ей лет?

Женщина была маленькая и худая, точнее, тонкая и явно не молоденькая. Впрочем, точный возраст определить при ее бессознательном состоянии было затруднительно.

– Сорок, – растерянно пробормотал мужчина. – Сорок ей. Ну да, муж. Беременная, да. А как вы догадались? Еще же не видно.

– К сожалению, видно, – вздохнула Рената. – Гестоз у нее не диагностировали, не знаете?

– Не знаю… – так же растерянно произнес мужчина. И с отчаянием добавил: – Ничего у нее не диагностировали! Она и у врача ни разу не была!