Она налила себе водки и, покуда дизайнерша показывала газетчикам дом, таскалась за ними со стаканом в одной руке и бутылкой – в другой. Квиллер сделал записи о вышивках шерстью, корзинках для сухого мусора и подсвечниках в стиле королевы Анны. Фотограф же прилип к корабельному носовому украшению над каминной полкой в гостиной – старой деревяшке, изображавшей грудастую наяду с облезшими красками и отбитым носом.

– Напоминает мне девушку, с которой я когда-то крутил любовь.

– Это та, которую я отловила и приколотила, – сказала миссис Эллисон, – а видели бы вы ту, что пропала!

– Взгляните на эти кофейные столики со скатертями, мистер Квиллер. Разве они не чудные? Слегка викторианские, но миссис Эллисон не захотела, чтобы стиль был слишком чистым,

– Всё это чрезвычайно изящно, – сказал Квиллер хозяйке дома. – По-моему, вы просто трясётесь над этими девушками, которых здесь поселили.

– Да уж будьте покойны. Они ведь должны иметь рекомендации и по крайней мере два года колледжа, – Она ещё чуточку подлила себе в стакан.

Спальни полыхали оттенками розового. В каждой – розовые стены, розовый ковёр, а боковые завесы над широченными кроватями – ещё розовее.

– Обожаю этот оттенок зелёного! – заявил Банзен.

– Как же всё-таки реагируют на всё это розовое девушки? – спросил Квиллер.

– Как реагируют на всё это розовое девушки? – повернулась миссис Эллисон к дизаинерше.

– Они находят его тёплым и возбуждающим, – ответила та. – Обратите внимание на ручную роспись на рамах зеркал, мистер Квиллер.

Банзен сфотографировал одну из спален, гостиную, уголок столовой и снял крупным планом корабельное носовое украшение. Работу он закончил около полудня.

– Заходите ещё, и как-нибудь вечером познакомитесь с девушками, – пригласила миссис Эллисон, когда газетчики прощались.

– Блондиночек заполучили? – спросил фотограф.

– Вы сами спросили. Да, заполучили.

– О'кей, как-нибудь вечерком, когда покончу с мытьём посуды и помогу малышам по дому, пожалуй, забреду, чтобы поддать.

– Не очень с этим затягивайте. Ведь вы не становитесь моложе, – подмигнула ему его миссис Эллисон.

Когда газетчики потащили фотооборудование к машине, миссис Мидди поспешно догнала, их.

– Подумать только! – воскликнула она. – Я и забыла вам сказать: миссис Эллисон не хочет, чтобы вы упоминали её имя и адрес.

– Мы всегда упоминаем имена, – возразил Квиллер.

– Вот ужас! Я так испугалась. Ведь она думает, что девушек доймут телефонными звонками, если вы напечатаете имя и адрес. Она хочет этого избежать.

– Но такова уж газетная политика – сообщать кто и где. Без этого материал будет не полон.

– Подумать только! Тогда придётся отказаться от этого сюжета! Какая жалость!

– Отказаться?! Мы не можем от него отказаться! Номер вот-вот уйдёт в печать!

– Вот ужас! Тогда пустите его без имени и адреса, – заключила миссис Мидди.

Она больше не казалась Квиллеру коротышкой скорее гранитной глыбой в затейливом кружевном воротничке.

Понизив голос, Банзен сказал партнеру:

– Ты в ловушке. Делай так, как хочет эта старая дева.

– По-твоему, надо?

– Только напишите, – добавила миссис Мидди, – что это резиденция для молодых специалистов. Это звучит милее, чем просто служащие, вы не находите? И не забудьте упомянуть имя дизайнера! – Она игриво погрозила газетчикам пальчиком.

На обратном пути Банзен сказал:

– На всякий чих не наздравствуешься.

Квиллера эта философия отнюдь не ободрила, и они ехали молча, пока Банзен не сообщил:

– Сегодня утром похоронили Тейтову старуху.

– Знаю.

– Шеф послал туда двух фотографов. Очень недурственное освещение похорон. Он единственный, кто на прошлой неделе послал только одного фотографа на международные лодочные гонки.

Банзен закурил сигару, и Квиллер пошире открыл окно.

– Ты ещё не переехал к этой шишке с «Виллы Веранда»?

– Переезжаю сегодня, ближе к вечеру. А потом обедаю с ассистенткой миссис Мидди.

– Надеюсь, у неё есть рекомендации и два года колледжа.

– Она хороша собой. К тому же умна!

– С умными держи ухо востро, – предостерёг его фотограф. – Простушки-то куда безопаснее.

Позже, во второй половине дня, Квиллер пришёл домой, набил одеждой коробки и вызвал такси. И приступил к упихиванию кота в картонку из-под рыбных консервов с вентиляционными дырочками в боках.

У Коко вдруг оказалось семнадцать лап, которые сопротивлялись и царапались все враз, а устные его протесты ещё и усугубляли суматоху.