– В таком случае отчего бы нам не сойтись за вечерним коктейлем в пресс-клубе?

– Очень сожалею, – самым вежливым тоном ответил Квиллер. – Но у меня свидание за ранним ужином в верхней части города.

В семнадцать тридцать он влетел в своё логово, таща себе на обед увесистый кусок ливерной колбасы и два луковых пирожка. Разумеется, он предпочёл бы пресс-клуб. Ему нравилась атмосфера клуба, размеры тамошних бифштексов и компания, которая собиралась там, но последние две недели он вынужден был избегать излюбленной своей забегаловки. Неприятности начались, когда он станцевал с Фрэн Ангер на балу фотографов. В неуклюжем фокстроте Квиллера было, видно, что-то магическое, притягательное для одинокого женского сердца. С тех пор она неотступно его преследовала.

– Не могу отделаться от этой женщины, – пожаловался он Коко, нарезая ливерную колбасу. – Она недурна, но не в моем вкусе. Имел я этих фигурястеньких дамочек – сколько хотел! Кроме того, шкура зебры мне нравится только на зебре.

Он отрезал несколько кусочков колбасы, намереваясь пробудить у Коко аппетит, но кот был занят – щёлкал зубами по тонкой паутине, тянувшейся меж ножками двух стульев.

Лишь телефонный звонок, грянувший через миг, привлёк внимание Коко. В последнее время он выказывал признаки ревности к телефону. Чуть только Квиллер брался за аппарат, Коко развязывал ему шнурки на ботинках или кусал телефонный шнур. Порой же вскакивал на стол и пытался оттащить трубку от квиллеровского уха.

Квиллер снял трубку.

– Алло?.. Да! Что новенького?

Коко немедленно вспрыгнул на стол и занялся личной гигиеной – выкусыванием блох. Квиллер отпихнул его.

– Замечательно! Скоро ли мы сможем сделать снимки?

Коко ходил взад-вперёд по столу, высматривая, как бы ещё нашкодить. Каким-то образом он запутался лапой в проводе и возмущенно взвыл.

– Извините, почти вас не слышу, – сказал Квиллер. – Кот сюда лезет… Нет, я его не бью. Не вешайте трубку!

Он освободил Коко и согнал его на пол, а потом записал адрес, который дал ему Дэвид Лайк.

– Увидимся в понедельник утром на Тёплой Топи, – сказал Квиллер. – И спасибо вам, правда, спасибо. Вы очень мне помогли.

В этот вечер телефон зазвонил ещё раз, и по проводу до Квиллера долетел дружелюбный голос Фрэн Ангер:

– Привет. Так вы дома?

– Да, – ответил Квиллер. – Я дома. – Он не спускал глаз с Коко, вскочившего на стол.

– Я думала, у вас нынче вечером свидание…

– Добрался до дому раньше, чем ожидал.

– Я в пресс-клубе, – сказал сахарный голосок. – Почему бы вам не подойти? Мы все здесь… пьём до посинения…

– Убирайся! – крикнул Квиллер Коко, который пытался крутить циферблат носом.

– Что вы сказали?

– Я коту говорил!

Квиллер толкнул Коко, но кот скосил глаза и стоял на своём – казалось, решал, какую бы ещё пакость учинить.

– Кстати, – заструился из трубки умасливающий голос, – когда же вы собираетесь пригласить меня, чтобы познакомить с Коко?

– ЙЯУ! – сказал Коко, устремляя этот оглушительный вопль прямо в правое ухо Квиллера.

– Заткнись! – заорал Квиллер.

– Что?!

– О чёрт! – рявкнул он, когда Коко сбросил на пол полную пепельницу.

– Ну и ну! – Голос Фрэн стал резче. – Ваше радушие меня просто ошеломляет!

– Послушайте, Фрэн, – сказал Квиллер. – У меня тут вот сию минуту – такой кавардак!.. – Он хотел было объяснить, но услышал щелчок – Алло?

Ответом было мертвое молчание, а потом – гудок. Связь прекратилась. Коко стоял твердо опершись левой лапой на рычаг,

Утром в понедельник, когда Квиллер явился в фотолабораторию, чтобы взять фотографа для репортажа с Тёплой Топи, Одд Банзен щёлкал затвором камеры и во весь голос ругательски ругался. В «Дневном прибое» Банзен был специалистом по транспортным происшествиям и крупным пожарам, а его только что посадили на постоянную службу в «Любезной обители».

– Это стариковская работа, – пожаловался он Квиллеру. – Я пока что не собираюсь спускаться с вышки.

У Банзена, который недавно залезал на вышку небоскреба, чтобы щелкнуть фейерверк Четвёртого июля, была уйма достоинств и недостатков, забавлявших Квиллера. Самый отважный и самый громогласный из фотографов, он курил самые длинные и самые вонючие сигары. Слыл самым ненасытным желудком и самой сухой глоткой пресс-клуба. Содержал огромное семейство, и кошелек у него всегда был самый тощий.

– Не будь я совсем на мели, я бы уволился, – сказал он Квиллеру, когда они шли к автостоянке. К твоему сведению, я надеюсь, что этот глупый журнальчик с треском провалится.

Приглушённо чертыхаясь, он с трудом запихнул камеру, штатив и светильники с подставками в свою небольшую двухместную колымагу.

Втискиваясь в оставшееся узенькое пространство, Квиллер поддразнил фотографа.

– И когда ты наконец раскошелишься, – сказал он, – и поменяешь эту жестянку из-под сардин на настоящую машину?