Под «где» я подразумеваю не только физическое присутствие, но также и культурную среду. Культура – это море, в котором мы плаваем, такое всеобъемлющее, что мы его не замечаем, пока не выходим из него. И оно имеет куда большее значение, чем мы думаем.

При этом мы подсознательно придумываем себе географическое положение счастья. Мы говорим о поиске счастья, поиске довольства так, будто это точки на карте, куда мы могли бы добраться, имея правильную карту и навыки навигации. Если вы когда-нибудь в отпуске где-то, скажем, на Карибском острове, ловили себя на короткой мысли – «я мог бы быть счастлив здесь», вы знаете, о чем я говорю.

Лишь за тонкой занавеской скрыта, конечно же, манящая концепция, известная как «рай». Она уже довольно долгое время путает нас, земных людей. Платон грезил Благословенными островами, где счастье лилось бы теплыми волнами Средиземного моря. До восемнадцатого века было принято считать, что библейский рай, Эдемский сад, – реальное место. Оно даже было отмечено на карте – расположенное, по иронии судьбы, между Тигром и Евфратом. Там, где сегодня находятся Ирак и Сирия.

Европейские исследователи снаряжали экспедиции на поиски рая, изучив арамейский – язык Иисуса Христа. Я отправился на поиски рая, не зная арамейского, но говоря на языке современных апостолов формирующейся науки о счастье. Я освоил такие термины, как «позитивный эффект» и «гедоническая адаптация». Я не взял с собой Библию, лишь захватил пару изданий «Lonely Planet» и убежденность в том, что, как сказал Генри Миллер, «пункт назначения – это не место, а новый способ смотреть на вещи».

Итак, в один типичный жаркий день в Майами (по мнению многих, настоящего рая на земле) я паковал чемоданы и покидал дом ради одного примерно столь же глупого (я очень хорошо понимал это) начинания, что и тот порыв пятилетнего ребенка. Как выразился Эрик Хоффер: «Поиски счастья есть одна из основных причин несчастья». Но тут все в порядке. Я уже несчастен. Терять нечего.

Общеизвестен тот факт, что в человеческой природе заложена способность получать удовольствие от наблюдения за тем, как другие получают удовольствие. Это объясняет популярность двух индустрий: порнографии и ресторанов. Американцы преуспели в первой категории, но европейцы куда лучше во второй. Причем сама по себе еда или кофе практически не имеют значения. Однажды я слышал о кафе (правда, в Тель-Авиве), где посетителям за реальные деньги подавали пустые тарелки.

Современные кафе – это театр, где посетители одновременно и аудитория, и артисты. Я нашел замечательное место недалеко от моего отеля в центре Роттердама. Это большое и уютное современное заведение, но с историей. Замечательные деревянные полы выглядят так, будто их очень давно не полировали. Это то место, где вы можете часами сидеть с одним пивом, и я подозреваю, что многие люди именно так и поступают.

Все вокруг курят, так что я присоединяюсь и зажигаю небольшую сигару. Что-то в этом месте располагает меня к себе, и я начинаю обращать внимание на детали. Замечаю женщину, сидящую на барном стуле и закинувшую ноги на соседние перила таким образом, что они образуют небольшой подъемный мост, который она поднимает и опускает по мере того, как люди проходят мимо.

Я заказываю некое пиво Trapiste. Оно теплое. Обычно теплое пиво я не люблю, но это мне нравится. Меня окружает приятная голландская разноголосица. Она звучит знакомо, хотя я поначалу не могу себе представить почему. И вдруг меня осеняет. Голландский звучит совершенно так же, как английский, если говорить все слова задом наперед. Я знаю это наверняка, потому что множество раз слышал такое. В доцифровую эпоху мне приходилось редактировать свои записи на катушечном проигрывателе размером с телевизор. Это всегда вынуждало меня проматывать некоторые сегменты записи задом наперед. Так что, сидя в кафе со своей небольшой сигарой и теплым бокалом пива Trapiste, я задаюсь вопросом: если записать голландскую речь и проиграть ее задом наперед – будет ли это звучать как обычный английский?

Как вы уже, без сомнения, догадались, я человек, у которого много времени. В этом вся суть европейских кафетериев: ты не чувствуешь вину за то, что задерживаешься надолго. Неудивительно, что большинство великих мировых философов вышли из Европы. Они приходили в кафе и отпускали сознание бродить до тех пор, пока какие-нибудь радикальные мысли о новой философии, скажем, экзистенциализме, не рождались в их головах. Но я здесь не для того, чтобы изобрести новую философскую школу. Точнее, не совсем для этого. Я занимаюсь тем, что французы называют la chasse au bonheur. Охота за счастьем.

В частности, моей добычей является голландский профессор по имени Рут Винховен: отец исследований в области счастья. Винховен работает над тем, что называется Всемирной базой данных счастья. И я не шучу. Профессор собрал в одном месте всю сумму человеческих знаний о том, что делает нас счастливыми, а что нет, и, что является особенно интересным для меня, в каких местах люди больше всего счастливы. Если и есть действительно дорожная карта счастья вокруг нас, своеобразный атлас блаженства, то Рут Винховен наверняка знает об этом.

Я с неохотой покидаю кафе и возвращаюсь в свой отель на ужин. Роттердам не очень красивый город. Он довольно серый и скучный, с небольшим количеством представляющих хоть какой-то интерес достопримечательностей. Тем не менее население города – смесь голландцев и иммигрантов, зачастую мусульман, – позволяет обнаружить довольно любопытные контрасты.

Секс-шоп «Клеопатра», витрина которого представляет собой собрание слишком уж реалистичных фаллоимитаторов, находится лишь в одном квартале от Пакистанского Исламского центра. В какой-то момент я ловлю запах марихуаны, душистый аромат голландской толерантности – топлива для секонд-хендов. Два квартала спустя я вижу пьяного на лестнице, свисающий с витрины гигантский желтый пивной бокал и одновременно двух уроженцев Ближнего Востока, синхронно целующих друг друга в щеки в знак приветствия. Я не знаю точно, откуда они, но некоторые из иммигрантов приезжают сюда из стран, где алкоголь под строжайшим запретом, а женщины ходят закутанными с головы до ног. В их новом доме узаконены и марихуана, и проституция. Неудивительно, что напряжение так и висит в воздухе, смешиваясь с запахом каннабиса.