– Бинадас сказал, что Бурук везет летерийское железо, – прервал Рулад раздумья Трулла. – Это кстати. Во имя Пятнистой, летери действительно дураки…

– Нет, – сказал Фир. – Они просто другие. Они не видят противоречий в том, чтобы сначала продавать нам железо, а потом затеять войну.

– Или убивать тюленей, – ответил, кивнув, Трулл. – Они тянут десятки тысяч жадных рук, и неизвестно, где честные, а у кого власть.

– Король Эзгара Дисканар не таков, как Ханнан Мосаг, – начал Фир. – У него нет над своим народом абсолютной…

Фир замолчал, и Трулл обернулся.

– Сегодня придет в гости Майен, – сменил тему Фир. – Матери может потребоваться твоя помощь в подготовке ужина.

– Мы все поможем, – сказал Рулад, взглянув на мгновение в глаза Труллу и снова повернувшись в сторону рабов.

Абсолютная власть… нет, мы же отказались от этого? Да ее, может, и не было никогда. Впрочем, женщины…

Остальные рабы суетились в доме; Удинаас пробрался в спальный закуток. Вечером ему предстояло прислуживать, так что он получил разрешение предварительно немного отдохнуть. Он видел, что Урут стоит у центрального очага, но сумел пробраться в суматохе незамеченным – просто раб в полумгле.

Слова Пернатой Ведьмы не затихали, комом сжимая горло. Если эдур узнают о правде, которая течет по его жилам, его убьют. Надо прятаться, вот только как…

Удинаас улегся на матрац и закрыл глаза. Над ним проносились звуки и запахи из большого зала.

Сегодня он будет работать рядом с Пернатой Ведьмой. Она приходила к нему тогда, во сне. Больше возможности поговорить с ней не представилось. Да и непохоже, что она хотела вызвать его на разговор. Помимо неравенства в их положении, она видела в нем кровь вивала – так она сказала во сне. Или это была вовсе не она, а всего лишь колдовство моего собственного разума, пыль в глаза. Все же нужно с ней поговорить, если получится.

Половики вытащили на улицу и развесили на столбах. Удары палок, которыми рабы выбивали пыль, звучали, как далекий глухой гром.

Среди мыслей и пустых размышлений, куда делся тень-призрак, Удинааса одолел сон.

Он – ничто, бесформенный сгусток чувств. Во льду. Синий, темный мир, исполосованный зеленым, усыпанный гравием и песком, пахнущий холодом. Ледяные потоки ползут друг на друга с невнятным ворчанием. Преломленный солнечный свет прогревает глубины, где тепло копилось, пока громовой хлопок не сотрясал мир.

Удинаас тек по этому замерзшему пейзажу, который для любого наблюдателя нижнего мира застыл в бездвижье и безвременье. Никакого давления, никакого веса и неизмеримых сил не было явлено до последнего момента, когда все сломалось.

Во льду были фигуры. Тела, поднятые с земли далеко внизу и застывшие в нелепых позах. Вокруг ран – облака брызг крови. Потоки желчи и выделений. Удинаас путешествовал сквозь сцены бойни. Тисте эдур и темнокожие. Громадные рептилии, некоторые с клинками вместо передних лап. В неисчислимых количествах.

Проплывая мимо места, где тела рептилий сбились в плотную массу, Удинаас вдруг отдернулся. Гейзер растаявшей воды ударил из льда прямо перед ним, пробившись среди трупов. Розовая, мутная вода вырывалась рывками, словно ее качало глубокое подземное сердце.

И вода была ядом.

Удинаас несся сквозь лед, наталкиваясь на окаменевшие трупы. По изогнутым трещинам, свободным от тел. По прямым каналам.

Большие существа с бурой шерстью застыли стоя, из пастей торчали зеленые растения. Целые стада висели над черной землей. Белые бивни и блестящие глаза. Пучки нащипанной травы. Длинные тени – волки, крутоплечие, серые – пойманные в прыжке, рядом с громадным рогатым зверем. Снова сцена бойни, жизнь, запечатленная в момент катастрофы, яростно хлынувшие моря, бездыханный холод, прорезающий плоть до кости.

Мир… сам мир предает. Странник побери, как такое возможно?

Удинаас знал многих, для кого единственным богом была определенность, неважно в каком обличье. Подобная религия упрощает мир, когда все рассекается скальпелем холодного суждения, и починить уже невозможно. Он видел подобную определенность, хотя никогда не разделял ее.

Но он всегда считал, что сам мир… неоспорим. Не замерший – никогда не замирающий, – однако доступный пониманию. Несомненно, он бывает жесток, смертелен… но почти всегда видишь, что тебя ждет. Существа, замороженные в прыжке. Существа, стоящие и жующие траву. Это за границей понимания. Чародейство. Несомненно. И все равно, какая чудовищная сила, ведь ясно, что мир и все живущее естественным образом сопротивляется чародейству. Это очевидно, иначе маги и боги давным-давно изменили бы мир и нарушили равновесие. Поэтому земля должна сопротивляться. Звери, живущие на ней, должны сопротивляться. Поток воздуха, глоток воды, растущая трава и жужжащие насекомые – все должны были сопротивляться.

И проиграли.

Потом в глубине возникло нечто. Припавшая к земле каменная башня. Тонкий узкий прорез обозначал дверь, и Удинаас двигался к ней через твердый лед.

В темный портал.

Раздался грохот, и Удинаас, внезапно обретший плоть, упал на колени. Лед содрал кожу с колен и ладоней. Удинаас выпрямился и задел плечом что-то шаткое.

Жестокий стылый воздух жалил легкие. Сквозь замерзающие слезы он увидел в голубом сиянии высокий силуэт. Кожа словно отбеленный пергамент, конечности слишком длинные, со множеством суставов. Черные ледяные глаза, выражение легкого удивления на лице. Из одежды – только сбруя из полосок кожи. Оружия нет. Мужчина, если вообще человек.