Я лежал, замерев, пытаясь проанализировать услышанное.

Шорох покрышек? За окном, изредка, проезжали машины.

Да-да, успокоил я сам себя, именно так. Но в этот момент послышался звук открываемой двери, тихие шаги приблизились к сторожке, а потом, совсем рядом со мной, этот невидимый, скинул тапки на пол, и все стихло.

Я облился холодным потом. Полежав минут, пять, я заставил себя встать и, освещая себе, путь мобильником, вышел в темный коридор.

Вот, черт! Где здесь выключатель?

Я в панике шарил по стене руками, пока не наткнулся на него. Прежде, чем включить свет, я внутренне посмеялся над собой за детские страхи и надавил на выключатель.

Свет не зажигался.

Я щелкал выключателем, чувствуя, как липкий страх заползает мне за ворот рубашки.

И тут я опять услышал этот омерзительный звук шаркающих тапок.

Инстинктивно, я, чуть ли не бегом, устремился вперед по коридору, в сторону читального зала, чтобы поскорее миновать туалет, до того, как туда зайдет нечто, меня напугавшее.

Внезапно я увидел слабую полоску света, сочившуюся из-под двери напротив. Я остановился, приблизив сотовый к табличке.

“АРХИВ”, прочел я и, поколебавшись секунду, толкнул дверь.

******

В тесном архиве, освещенном лампой в 20 ватт, трудно было что-либо рассмотреть, как следует. Всюду громоздились стеллажи со связками журналов и газет. Меня заинтересовал стол, на котором в беспорядке валялись чертежи, рисунки и книги.

Дело в том, что в рисунках я сразу же узнал Виталькину руку. И чертежи он рисовал сам.

Я успокоился. Сел за стол, полистал чертежи, как мне показалось, с абракадаброй, и стал с улыбкой рассматривать рисунки.

Опять какая-то муть с голыми телами и бестелесными субстанциями! Но у художника свое видение общества и мне, грубому материалисту, не стоило лезть в его тонкий мир.

Внезапно мой рассеянный взгляд наткнулся на тетрадь. Обыкновенная, тонкая, в 12 листов, школьная тетрадь.

Я с любопытством раскрыл ее. На титульном листе, Виталькиным красивым, с загогулинами, почерком, было старательно выведено: “Мой дневник”. А ниже, загадочная фраза: “Шесть душ невинных, седьмая – грешная”.

Я хмыкнул, прочитав сноску меленькими буквами: “Сереже читать можно”.

Можно, так можно.

Я послушно перевернул страницу и онемел. На меня, с фотографии, смотрело мертвое, залитое кровью, лицо ребенка. В черепе у него торчал топор. Фотография была подписана именем и фамилией убитого, датами рождения и смерти.

На следующей странице была фотография задушенной девочки.

Я с дрожью листал тетрадь, насчитав шесть жертв – трое мальчиков и трое девочек. Все они погибли насильственной смертью на седьмом году жизни, примерно неделю назад.

И в этот момент, позади меня, раздался детский плач.

Я думал, что умру от разрыва сердца, так я испугался. С гулко бьющимся сердцем, я медленно повернулся и увидел их всех, шестерых, с ужасающими деформациями, засохшей кровью и трупными пятнами на их маленьких телах.

Малыши плакали, протягивая ко мне свои ручки.

Я вскочил, с грохотом, опрокинув стул. Перепрыгнул через стол, не знаю, откуда появилась эта прыть, и кинулся к двери. Но дверь неожиданно распахнулась сама. На пороге стоял Виталик.

– Ты? – я ошарашено попятился и оглянулся назад.

Дети, затихнув, сбились в кучку, исподлобья глядя на моего брата.

– Я хотел, чтобы ты жил, - ответил Виталик, тщательно запирая за собой дверь. – Но мое тело слабое и ты умрешь.

– Виталя, что ты говоришь? – хрипло произнес я, с удивлением разглядывая своего брата.

– Ты сильный, - продолжал он. – Ты красивый и очень умный. А я хитрый. Аня не поймет и будет меня любить, как тебя. Мое тело умрет вместе с тобой. Мне тебя жалко, Сережа.

– Это ты их убил? – шепотом спросил я.

Не оборачиваясь, я махнул рукой позади себя. Оглянуться на детей было выше моих сил.

– Шесть душ невинных, - важно пояснил Виталик. – Так надо было, чтобы моя душа переселилась в твое тело.

– Я сплю… - пробормотал я. – Я сейчас проснусь… мне снится кошмар…

– Да, ты уснешь, - хладнокровно подтвердил Виталик. – Навсегда. Ты душа седьмая, грешная…

– Бред! – я не мог поверить в происходящее и не узнавал своего брата. Его лицо словно закрыла маска высокомерия.