Мне поставили черный раскладной стул, и я восседала на нем, словно жертвенный баран на алтаре, которого приготовили на заклание. Фальшивые сочувствия и лицемерные скорбные вздохи скоро добьют меня окончательно. Возможно, это все к лучшему. Ничего и никого не будет. Я, Том и наши родители будем жить в радужной стране, собирать ромашки, прыгая по полю под лазоревым шатром небес, украшенных барашками-облаками.

Представив моего брутального братишку, рвущего цветочки на зеленом поле и плетущего венки, я истерично хихикнула. Священник тут же наградил меня весьма выразительным и негодующим взглядом.

Но вот тяжелый деревянный ящик, в котором был мой самый близкий и единственный человек, стали опускать в иссушенную калифорнийскую землю, и пелена слез вновь, который раз за сутки, застила мои глаза. Я медленно встала, на нетвердых ногах подошла к краю ямы, хотела просто шагнуть туда, вместо того, чтобы бросить багровые лепестки роз, кем-то бережено вложенные в мою ладонь. Замерла на какой-то миг, пытаясь понять, что же от меня хотят, сделала один небольшой шаг, едва не упала, но чьи-то сильные руки остановили меня, подхватили и куда-то понесли.

Я слабо сопротивлялась, но мужской голос прошептал:

– Тихо, моя хорошая. Теперь Йен рядом. Не бойся, я с тобой, - и сказал в сторону:

– Сенди, займись людьми и прочими вещами. Я отвезу Тину к себе. Её нельзя оставлять одну, а здесь ей уже делать нечего.

– Хорошо, Йен, - ответила девушка, чей голос показался знакомым, но тут же утонул в мареве горя.
– Я позвоню позже.

Ничего вокруг я не замечала, не совсем понимала, что происходит. Мне было все равно, чувствовала лишь крепкие руки Йена. Он нес меня бережно, так, словно я была пушинкой. Хотя мои пятьдесят два килограмма когда-то доставляли мне массу хлопот, и я вела с ними остервенелую войну.

Сквозь смеженные веки пробивалось яркими пятнами солнце, птицы чирикали на деревьях. А мне хотелось одного - не открывать глаз, заснуть и не проснуться. Я не знала, как буду жить дальше.

Йен открыл дверцу машины, усадил меня на заднее сиденье, сам примостился рядом. Переборов себя, я распахнула глаза и столкнулась с невыносимым голубым взглядом, и чуть было не задохнулась от накативших вновь слез. Сомерхолдер всегда служил живым напоминанием о Томе, жизни, первой потере.

Когда умерли наши родители, то мой старший брат и его лучший друг вернулись домой в Луизиану. Родители погибли в автокатастрофе, и мы с Томом не знали, что делать, каждый по-своему. Я рыдала, сжавшись в комок, а Том напился вдрызг и спал на диване в гостиной.

Мне было тринадцать лет, я безумно боялась остаться одной в темном доме. Где-то внизу спал мой брат, опустошив бутыль виски, а я сидела у себя в комнате. Свернулась клубочком в кресле, тихо глотала слезы, глядя на фото счастливой семьи: мама и папа обнимаются, брат держит меня пятилетнюю на руках... А теперь мы остались вдвоем. Зачем? Почему? У небес ответа не было. Лишь огромная луна, похожая на круг желтой бумаги, тихо ухмылялась, заглядывая в окно и разбрасывая пятна света по полу.

Неизвестно, до чего я могла тогда додуматься, если бы на выручку не пришел Йен. Он рассказал мне какие-то глупые истории, лишь бы я могла забыться. И тогда мне это удалось. Ведь у меня оставался брат, любящий меня. А теперь у меня никого нет, кроме Йена. Но насколько ему хватит выдержки и терпения, чтобы возиться с сестрой своего пусть и лучшего, но уже умершего друга, я не знала.

– Йен, ты пришел, - через силу выдавила я, борясь с новой волной слез.

– Конечно, моя хорошая, а как иначе?
– Йен гладил меня по волосам, и я положила голову к нему на грудь.

Небольшой участок белой рубашки в районе груди тут же стал мокрой от слез, а Йен все гладил меня по волосам и чмокнул в макушку. Потом он аккуратно взял мое лицо в ладони, принялся целовать глаза, стирать губами катящиеся по щекам слезинки.

В какой-то момент сердце в груди сладко защемило, из глубин затуманенного горем разума возникло воспоминание о том, что я люблю этого мужчину с тринадцати лет. Но сейчас это было совсем не важно. Я просто растворилась в его нежных губах, в успокаивающих прикосновениях. Йен был такой близкий, такой надежный, и так мне нужен. Его сердце гулко билось в груди. Под этот мерный стук мои веки смежились, я провалилась в черную дыру забытья.

***

На Тину было больно смотреть. Всегда жизнерадостная и веселая девчонка сейчас напоминала тряпичную куклу. Она сидела на солнцепёке и выслушивала лицемерные речи. В Голливуде осталось крайне мало хороших актеров, которые смогли бы не переигрывать и изобразить сочувствие вполне искренне.

Йен нацепил темные очки, протиснулся сквозь ряды сочувствующих и выражающих скорбь, подошел к девушке. Она его не замечала. Глазки покраснели от слез, каштановые волосы забраны в обычный хвостик. Простое черное платье висит мешком. Тина находилась в явной прострации, не понимая ничего в происходящей траурной церемонии.