Приведем одну забавную и необязательную, но очень показательную параллель: родители семнадцатилетнего графа М. Д. Бутурлина, узнав, что он подружился с Пушкиным, запретили мальчику всякое общение с поэтом [68] . Никаких инсинуаций для этого не потребовалось, хватило той репутации, которую поэт к этому времени приобрел.

Следует отметить, что имелось важное обстоятельство, которое могло отрицательно сказаться на репутации Пушкина: формальным поводом для его ссылки было обвинение в атеизме. Поэтому поэт был сослан в Михайловское под духовный (церковный) надзор [69] . Хотя не вполне ясно, когда именно широкая публика узнала об этом обвинении (скорее всего, это произошло уже после отъезда поэта из Одессы), совершенно очевидно, что атеизм портил репутацию Пушкина в глазах декабристов ничуть не меньше, чем в глазах других его современников.

Таким образом, имеются веские основания предположить, что запрет на знакомство с Пушкиным, действовавший для членов Южного общества, вызван не случайными обстоятельствами (или «особыми» инсинуациями), а стал следствием «социальной репутации» Пушкина, сложившейся к тому времени.

Понятие «социальной репутации», введенное в научный оборот В. Э. Вацуро, имеет чрезвычайно важное значение для нашего исследования и стоит того, чтобы привести его определение целиком:

Продолжая сравнение Вацуро социальной репутации поэта с «отделившейся от него тенью», замечу, что, сколь ни самостоятельна была эта репутация, она, как настоящая тень, в значительной степени отражала реальные качества личности Пушкина и особенности его творчества. Собственно, отзыв Горбачевского именно потому и вызвал у пушкинистов неприятие, граничащее с полным отторжением, что резко и однозначно связал запрет знакомиться с Пушкиным с неблаговидным поведением поэта. Можно было бы считать эту оценку частным мнением не слишком культурного человека, если бы не пришедшее к нам за последние десятилетия понимание того, что отзыв действительно отражает «социальную репутацию» Пушкина.

Цель этой главы – реконструировать, что именно из того, что декабристы обсуждали между собой, не вынося свои суждения на суд широкой публики, вобрал в себя отзыв Горбачевского.

Среди тех, с кем Горбачевский общался в годы каторги и ссылки, лично с поэтом были знакомы довольно многие, но, пожалуй, мнение четырех из них – С. Г. Волконского, И. Д. Якушкина, В. Л. Давыдова и И. И. Пущина – могло в наибольшей степени повлиять на его представления о Пушкине.

Во-первых, все четверо знали Пушкина близко, а Пущин, как известно, был близким другом поэта. Во-вторых, все вышеперечисленные декабристы, как и сам Горбачевский, были осуждены по первому разряду – смертная казнь, замененная двадцатилетней каторгой, и все они к 1830 году собрались в Петровском Заводе. В тесном общении с ними Горбачевский провел годы и сохранил дружеские отношения после освобождения. Наконец, «публичная» история общения с Пушкиным каждого из четверых включает сюжет о том, как Пушкин едва не был принят в тайное общество, но в последний момент этого избежал.

С. Г. Волконский – единственный из четверых, прямо назвавший причину, по которой он не принял Пушкина в тайное общество. В изложении его сына Михаила Сергеевича Волконского это звучит следующим образом:

Время общения Пушкина с С. Г. Волконским делится на два относительно коротких периода: первый – с мая 1820 года по февраль 1821 года, второй – первая половина июня 1824 года. Если Волконский имел в виду принять Пушкина в тайное общество, то более вероятно, что это намерение относится не к первому периоду их знакомства, а ко второму. В 1820 году Волконский сам был свежеиспеченным членом Союза Благоденствия, а к 1823 году стал одним из начальствующих действующих лиц Южного общества, руководителем его Каменецкой управы, и, следовательно, мог иметь необходимые полномочия. Кроме того, упомянутая в письме М. С. Волконского «плаха» не подразумевала участие в полуоткрытом Союзе Благоденствия, другое дело – Южное общество: никто из его членов не остался без наказания.

Именно ко второму периоду знакомства Пушкина с Волконским относится единственное дошедшее до нас письмо декабриста поэту. Написанное вскоре после высылки Пушкина из Одессы, оно содержит не только дежурное по этому поводу сожаление, но и неформальное выражение приязни, что, по-видимому, должно было иметь особенное значение в контексте скандальных событий вокруг высылки. Волконский прямо упоминает о «сплетнях, кои московские вертушки вам настряпали», тем самым отводя от Раевского подозрения в их авторстве, и далее так характеризует своего будущего родственника (в том же 1824 году Волконский женился на родной сестре А. Раевского Марии):

«Мельмотом», по имени героя романа Ч. Р. Метьюрина «Мельмот Скиталец», называли А. Раевского в узком кругу «демонически» настроенных одесских приятелей Пушкина. К этому кругу принадлежала тогдашняя возлюбленная Пушкина Каролина Собаньская, бывшая в то же время любовницей и политическим агентом генерала И. О. Витта [73] . Последний занимал пост начальника военных поселений и, как об этом говорилось в официальных документах следствия по делу декабристов, «узнав о существовании общества и по соизволению покойного государя императора, изъявил желание свое вступить в члены, в намерении открыть чрез то подробности заговора» [74] . Волконский присоединился к кружку Пушкина – Раевского, чтобы присмотреться к Витту, и, как свидетельствуют документы, «советовал отклонить предложение графа Витта о вступлении в общество» [75] .