– Есть, – отчеканил я. – Выход в том, чтобы поступить по справедливости. Кому праздновать венчание на царство, Руси или Москве? Вот пусть она и раскошеливается, но в первую очередь те, кто примет участие в торжествах.

– Так ты чего предлагаешь? Нам самим…., – и князь Репнин, не договорив, охнул.

– Именно это, – подтвердил я, но, понимая, как воспримут мое предложение присутствующие, постарался смягчить его. – Для начала обратимся к купечеству. Думается, одни Строгановы пяток-другой тысяч отвалят. А если их попросить как следует, то могут в дополнение к своему взносу годика на три и займ беспроцентный предоставить. Вот и еще десяток тысчонок. Ну и остальные купцы из суконной и гостиной сотен кой-чего подкинут. А коль их взносов не хватит, тогда и мы со своей деньгой подоспеем.

Загудели, заворчали, но пока приглушенно, чем я успел воспользоваться, коварно предложив сбрасываться исходя из чинов и титулов – кто считает себя старше, с того и взнос побольше. Негоже, к примеру, умалять достоинство боярина Федора Никитича Романова и брать с него, как с князя Григория Шаховского или с князей Долгоруких. То ему потерька в отечестве.

Вскочивший Романов выпалил:

– Ты, князь, вроде ближе всех к государю. Эвон, и креслице тебе наособицу выделено, выходит, не мне, а тебе самую большую деньгу выделять.

– Согласен, – не возражал я.

– Сколь же ты рассчитываешь дать?

– Готов пожертвовать… десять тысяч рублей. Найдется столько в моих закромах.

Последние слова, произнесенные мной с особым нажимом, вновь никакого воздействия на престолоблюстителя не возымели, а ведь в них лежало и его собственное серебро. Более того, он даже смущенно отвернулся от меня, уставившись прямо перед собой. И вдобавок покраснел.

«Неужто жмотом стал?! – растерянно подумал я. – Но ведь не мог человек так разительно измениться в характере за каких-то полтора месяца, никак не мог. А вспомнить он вспомнил. Но тогда отчего молчит?»

Меж тем охание, ахание и подвывание, вызванное озвученной мною цифрой, постепенно стихло и поднялся Семен Никитич Годунов.

– А нам сколь тогда выкладывать?

– Поменьше, – уклонился я от конкретных цифр, предпочитая вначале решить вопрос в общем, и тогда переходить к конкретным раскладкам.

– Тебе хорошо. Ты эвон какую кучу серебра в походах нагреб, – тонким бабьим голоском взвизгнул толстый Иван Иванович Годунов. – А у меня опосля Кром и последнее позабирали.

– И у нас, и у нас, – раздались выкрики с мест.

– Самим жрать нечего!

– Не ведаем, как до новин дотянуть.

– Мы таких деньжищ отродясь не видывали.

С трудом перекрикивая их вопли, я напомнил, что мы станем добавлять лишь в случае, если не хватит купеческих взносов. А кроме того…. И я, надеясь своим предложением подыскать себе сторонников, выдвинул уточнение. Мол, недавних ссыльных надо освободить от выплат вовсе. Буде у кого появится желание помочь своему родичу, могут внести, но по доброй воле. Да и тем, кто прибыл в Москву с дальних воеводств, тоже полеготить. И впрямь откуда у них серебро?

Галдеж не унимался. Я умолк, выжидая, чтоб немного угомонились – глотка-то не луженая – и краем глаза заметил, как Марина, мстительно усмехнувшись, склонилась к своему жениху и что-то прошептала ему на ухо, косясь в мою сторону. Тот хмуро кивнул в ответ, соглашаясь.

Чувствуя, что ее предложение ничего хорошего для меня не сулит, я попытался опередить события, воззвав к совести и напомнив об обязанности каждого верноподданного порадеть о своем государе. Но получилось как бы не хуже. Все восприняли это, как скрытый упрек и набросились на меня. Почин сделал князь Василий Сицкий – родной племяш Романова. Молодой совсем, тридцати нет, стольник, но наскакивал на меня наряду с Татищевым пуще всех прочих.

– Негоже, князь, государской радости и женитьбе учинять помеху. Да и не тебе о радении Федору Борисовичу толковать! Сам-то чего творил в походе своем?! Али мыслишь, нам о том неведомо?!

Я недоуменно уставился на него. Странно. Вроде Гермоген давно огласил мои грехи. Или их заново перепевать собрались?

– И чего ж я творил?

– А того, – поднялся сидевший подле него его тезка князь Черкасский. – Ты ж…

И началось.

Напрасно я посчитал про перепев. Народ оказался изобретательным и если и учинял повтор, то подавал мой прежний проступок, образно говоря, более актуальной на сегодняшний день стороной. Например, снова напомнили про отдачу всех пленников, включая Ходкевича и Сапегу, Марии Владимировне, а с них следовало получить знатный выкуп. Сейчас это серебрецо и пришлось бы как нельзя кстати. Да и помимо них я отпустил кое-кого из шляхтичей без выкупа. Пошто, спрашивается? А ведь знал сколь худо с деньгой в казне.

Заодно откопали и новые грехи, не забыв и мое «самоуправство» в Пскове. Как это я посмел брать под стражу боярина Шереметева?

Оказывается, лукавый Грамотин, стремясь выгородить вороватого воеводу, ну и себя заодно, первым делом отправил в Москву письмо с подробным доносом того, что я учинил в городе. Разумеется, события оказались поставлены с ног на голову, включая поведение воевод и мое собственное. А в конце послания дьяк договорился до того, что высказал пару предположений о том, с какой целью я вознамерился оголить оборону Пскова, направив всех местных стрельцов в Юрьев-Литовский. Дескать, имелся у меня тайный сговор с Ходкевичем о сдаче города. Потому-то проведавший о моем коварстве Шереметев и решил взять меня под стражу.