– Вот так, – подытожила Мнишковна, отпустив Бучинского восвояси и вновь устремилась в атаку на меня. По ее словам и гибель Дмитрия, и выкидыш, в совокупности являются звеньями одной логической цепи. Вначале князь, воспользовавшись удобным случаем, погубил одного государя, затем, якобы из экономии серебра, изничтожил в утробе второго.

И финальный аккорд:

– Чья ныне очередь не ведаю, но догадываюсь, – и она намекающе уставилась на Годунова.

Тот сидел красный, как рак, крепко вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в подлокотники кресла, но молчал. Признаться, молчал и я. Слишком все неожиданно. Помнится, Федор некогда ляпнул что-то похожее, но у нас с ним была беседа тет-а-тет, а тут публичное обвинение, вот и не нашлись нужные слова. А Марина, пользуясь этим, ехидно осведомилась:

– Что, князь, нечего сказать в свое оправдание?

– Тебя послушать, наияснейшая, я и Христа распял, – огрызнулся я.

Врасплох ее моя фраза не застала.

– Если б проведала о том, ничуть бы не удивилась, – поджав губы, надменно заявила она. – Уж больно легко ты веры меняешь. Совсем недавно лютеранином был, а ныне, чтоб власти на Руси угодить, в православие перешел, да и то, ежели судить по словам владыки Гермогена….

– Ну, довольно! – резко перебил ее Годунов.

Мнишковна от неожиданности осеклась, удивленно уставившись на Федора. Очевидно, этот его возглас в первоначальный план не входил. Прочие тоже притихли. Но дальнейшая речь престолоблюстителя меня разочаровала. Хмуро покосившись в мою сторону, он отделался заявлением, что нельзя промахи князя, могущие приключиться с каждым человеком, считать злыми умыслами. Да и старается он. Эвон, на улицах и впрямь куда чище стало, да и татьбу изрядно утишил. К тому ж сегодня вроде собирались обсуждать не Мак-Альпина, но предложение боярина Романова, и отвлекаться от него не след.

Кстати, как ни удивительно, но моя аргументация в конечном итоге всякий раз находила отражение в конечных решениях. То есть, не взирая на травлю, мой ученик продолжал меня внимательно слушать и мотать на ус, признавая мою правоту. Правда, перед тем, как Власьеву (происходило это на следующее утро) зачитать окончательный текст, который должен был пройти утверждение Боярской думы, Годунов вставал и пояснял, отчего он решил именно так, а не иначе. Использовал он при этом собственные доводы, а если и прибегал к моим, то излагал их иными словами. Разумеется, на меня он не ссылался. Я не обижался, считая, что главное – результат, а кто станет его официальным автором не суть важно.

Но так длилось недолго, а затем….

Началось с того, что Федор объявил о своем намерении заложить в Москве аж четыре православных храма. Один, самый главный, Святая Святых, по образцу иерусалимского храма Гроба Господня, собирался воздвигнуть в Кремле еще старший Годунов, поэтому младший считал себя обязанным воплотить в жизнь отцовскую задумку. А заодно он решил возвести еще три: в честь нового святого страстотерпца Бориса Федоровича, второй посвятить Дмитрию, а третий – Михаилу Архангелу, даровавшему Руси блистательные победы над свеями и ляхами.

И на сей раз, как я ни доказывал, что в казне денег шаром покати, ничего не получалось. Меня никто не слушал, тыча пальцем в Головина, а тот, донельзя довольный от возможности показать свою значимость, благодушно кивал, утверждая, что хоть и тяжко, но изыщется серебрецо на богоугодные дела. Кстати, главными инициаторами этих «строек века» стали Гермоген и…. Мнишковна, о которой казанский митрополит по слухам отзывался исключительно с похвалой, как о «дщери боголюбивой и праведной».

Хотел я в тот же вечер заглянуть к нему в Запасной дворец, но не вышло – приехал Алеха. Наконец-то! Застать-то его по весне на берегах Волхова, где он руководил бригадой по заготовке бревен для будущих кораблей, у меня не получилось – он укатил в Домнино. Жена Юлька должна была родить, вот он и обеспокоился. Но объем проделанной работы впечатлял, да и организовал бывший детдомовец хорошо – и без него вкалывали на совесть.

Ныне он приехал, чтоб и похвастаться пополнением, и доложить об успешной весенней посадке заморских овощей. Более того, на следующий год, если этот принесет нормальный урожай, под картошку с кукурузой и помидорами надо подыскивать открытые поля – не вместятся они в теплицы. И подыскивать их в местах потеплее, чтоб упаси бог не померзли.

Ну и разумеется, попросил у меня денег. Кончились они, а ему надо платить и бригадам лесорубов, да вдобавок приспичило построить механическую лесопилку.

– Сил нет глядеть, как народ мучается, бревна вдоль распиливая, – пожаловался он мне, – вот я и придумал. Пусть сама река наяривает. Ей богу, раз в сто быстрее получится! Но строительство хороших денег стоит. Да я тут все посчитал.

Я покосился на листы, протянутые мне, на цифры в них. Что и говорить – смета впечатляла. Денег для такого дела было не жаль, но зло взяло. Почему я должен их выкладывать из собственного кармана?! Но это полбеды, а ведь может статься, что и сам флот при нынешнем положении дел окажется никому не нужен. Им ведь вместо картин иконы подавай, вместо звезд – свечи с ладаном, а вместо кораблей – церкви, и в Малом совете вообще откажутся от этой дорогостоящей затеи, особенно с учетом того, что предложена она князем Мак-Альпиным. И Годунова уболтают. Дескать, на самое святое денег нет, а я про какой-то флот вякаю.

И деваться некуда – в одиночку всех не переспоришь, не переупрямишь. А ведь не мне эти новины нужны – всей Руси, тогда какого черта! Словом, так меня достала эта безысходность, что на следующий вечер я подался к престолоблюстителю совершенно в ином настроении.

Да еще Бучинский по дороге в царские покои встретился. Попытался шарахнуться, как тогда, да не успел – я оказался ловчее и притормозил его, бесцеремонно ухватив за полу куцего венгерского кафтана.

– А-а, это ты, ясновельможный князь, – растерянно улыбнулся он мне. – А мне письма Марина Юрьевна повелела переписать, да срочно, опасаюсь не поспеть, вот и иду, никого не видя. А ты, как я погляжу….