– Не пущу на погибель!

Прочие чуть погодя последовали примеру своего вожака и попадали на землю с горестными завываниями и истошными воплями. Федор растерянно оглянулся на меня. Ну да, обычная картина, выручай, князь! Но на сей раз у него имелось оправдание, о чем он немедленно заявил всем:

– Ныне за главного князь Мак-Альпин у меня. Как он решил, так и будет.

Вопли моментально усилились. Всех выкриков я не разобрал, но в целом уяснил, что я уже не самый надежный человек на Руси, а как бы наоборот и вообще: мне верить – дураком надо быть, поскольку я, как немчин, желаю погубить недавно избранного царя на радость кое-кому.

– Стеной встанем, а не пустим!

– Костьми ляжем!

– Стеной – это хорошо, – одобрил их намерения. – А костьми еще лучше. Но… в боях с татарами и стоя на московских стенах, – и, успев опередить снова начавшиеся причитания, жестко отрезал: – Все! Об остальном договорим в столице, а то эвон солнышко уже где. И без того на закате прибудем, не раньше, – и равнодушно посоветовал. – Да ты поднялся бы, Семен Никитич, а то ведь неудобно с задранной головой разговаривать. Да и бороду, чего доброго, в пыли запачкаешь.

Хладнокровное безразличие моего тона возымело свое – он начал вставать, а следом, словно по команде, и остальные.

Кстати, чуть погодя я сделал вывод, что их поведение навряд ли было вызвано исключительно трусостью – когда встал вопрос о добровольном сопровождении Федора обратно в Москву, желающих набралось предостаточно. А боярин Степан Васильевич, узнав, что он остается с нашими невестами, вновь рухнул в ноги, умоляя «не губить», «явить милость» и дозволить остаться при государе, уберечь его от неких излиха прытких. И злой взгляд в мою сторону. Да и остальные из числа назначенных для сбора ратей тоже выражали недовольство, желая драться.

Но Годунов их не слушал и, бросив на ходу Степану Васильевичу, чтоб оставил при себе из бояр и окольничих всех, кого считает нужным, торопливо забрался на коня. Я вместе с телохранителями тоже, успев отдать команду, чтобы нас не ждали, отплывали самостоятельно, но в одном из стругов оставили место для семи человек – меня с государем, четверых телохранителей и Дубца. Мы пересядем в него по пути, благо, от теремка до реки совсем близко, метров двести.

Дабы уехать оттуда тютелька в тютельку, я распорядился, чтобы Метелица выставил на берегу двух телохранителей выглядывать плывущие струги. Сам он, вместе с Кулебякой и моим стременным встали на посту подле теремка.

– Не знаю, что и говорить Марине Юрьевне, – вздохнул Федор, поднимаясь по ступенькам крыльца.

– Как что, – удивился я. – Вернемся с победой.

– Вернемся ли? – вздохнул он, пожаловавшись. – Неладное чую.

Я притормозил его, ухватив за полу кафтана, и предупредил:

– А вот это, как и неуверенность с колебаниями, выкинь из головы. Кто сердцем пал, тот пропал. Напуган – вполовину побит. Всякое может быть, не спорю, но перед людьми, тем паче перед своей сестрой и невестой, ты должен держаться бодрым молодцом, чтоб в лице уверенность, в очах задор, а нос кверху. Мы врага встречаем просто – били бьем и будем бить, – припомнилось мне когда-то услышанное. – Словом, ты одним своим видом должен говорить: что мне какой-то Кызы-Гирей, когда у меня под рукой воевода и князь Мак-Альпин. Я и без него в одиночку кого хочешь в бараний рог скручу, а с ним на пару и самому сатане хвост оторву, не то, что крымскому хану. Понял?

Тот сумрачно кивнул и сокрушенно вздохнул. Такой ответ мне не понравился и я, недолго думая, посоветовал ему вскользь упомянуть, мол, князь придумал такую штуковину, от которой татары ахнут. Точнее, вначале ахнут, потом охнут и… сдохнут.

– А ты и впрямь придумал? – оживился он и вопросительно уставился на меня.

Я вздохнул. Врать не хотелось, но и правды говорить нельзя. Ответил обтекаемо. Дескать, сейчас о том говорить рано. Прибудем в Москву, узнаем, что требует хан, полюбуемся на его полчища со стен, и тогда определимся окончательно. Но оставил себе путь к отступлению, уточнив, что поведаю, если совпадет с моими предварительными прикидками, а коли нет, и рассказывать нет смысла.

Время поджимало, а потому прощание получилось скомканным. Хотелось сказать много чего, но, глядя на перепуганное лицо Ксюши, единственное, что я успел, так это чуточку утешить ее. Мол, стены, что ее батюшка возвел, крепки, башни высоки, а татары штурмовать их не обучены, посему отстоим, отобьемся и вообще….

Получилось не ахти – по глазам видел, не поверила она мне. Да оно и понятно, ибо дураку ясно, что сами по себе стены с башнями без наличия защитников отстоять нечего и думать, а их в городе раз-два и обчелся.

Марина Юрьевна, к которой я по настоянию Годунова тоже заглянул, меня приятно удивила. Во-первых, бескорыстием: настояв, чтобы мы оставили для сбора ратей именно ее деньги. Дескать, пусть они станут вкладом в грядущую победу, ибо больше ей пожертвовать нечего.

Ну а во-вторых, как-то миролюбиво она со мной говорила. Даже чуточку виновато. Более того, еще и прощения у меня попросила за все учиненное ею, в том числе и за оговоры. Мол, теперь лишь разглядела: вернее, чем князь Мак-Альпин, у государя слуги нет. И удачи желала мне от души. Во всяком случае, фальши в ее голосе я не заметил.