Таким образом, это полное отрешение от всех вещей, от нас не зависящих, от вещей, от которых мы и не должны зависеть, кажется нам весьма согласным с рассудком, но оно нисколько не соответствует тому состоянию, в какое привел нас грех. Мы связаны со всеми тварями по повелению Божиему и мы, безусловно, зависим от них в силу греха. Мы не можем быть счастливы, когда у нас есть горе или беспокойство, и потому мы не должны;

надеяться быть счастливыми в этой жизни, воображая, что мы не' зависим от всех вещей, рабами которых мы будем по природе. Мы можем быть счастливы только живою верою и сильною надеждою, которая заранее заставляет нас наслаждаться будущими благами;

мы не можем жить сообразно правилам добродетели и победить природу, если нас не укрепляет благодать, посланная нам Иисусом Христом.

231

ГЛАВА V

О книге Монтеня.

«Опыты» Монтеня также могут служить доказательством того, какое влияние имеет одно воображение на другое, ибо этот писатель производит впечатление такой непринужденности, дает такой естественный и живой оборот своим мыслям, что трудно, читая его, не увлекаться им. Его умышленная небрежность идет к нему и делает его приятным для большинства, не заставляя презирать его: гордость же его — это гордость порядочного человека, если можно так выразиться, которая заставляет уважать его, не вызывая неприязни. Светскость и развязность его в связи с некоторой эрудицией производят поразительное действие на умы; часто восхищаешься таким человеком и почти всегда поддаешься его суждениям, не дерзая разбирать их, а иногда даже не понимая их. Не доводы его, конечно, убеждают — он почти их не приводит в доказательство своих слов или, по крайней мере, почти никогда не приводит доводы основательные. В самом деле, у Монтеня нет принципов, на которых он основывал бы свои рассуждения; он не держится никакого порядка при извлечении выводов из своих положений; какая-нибудь историческая черта, побасенка не могут служить доказательствами, двустишие Горация, остроумное изречение Клеомена или Цезаря не могут убедить людей рассудительных; однако «Опыты» Монтеня не что иное, как сплетение исторических рассказов, побасенок, остроумных изречений, двустиший и апофегм.

Правда, на Монтеня в его «Опытах» нельзя смотреть, как на человека рассуждающего, а только как на человека развлекающегося, старающегося понравиться и не думающего поучать; и если бы читатели его только развлекались чтением его книги, то должно было бы согласиться, что произведение Монтеня не было бы для них вредною книгою. Но почти невозможно не любить того, что нравится, и не питаться тем, что тешит вкус. Разум не может находить удовольствие в чтении какого-нибудь писателя, не усваивая его мнений или, по крайней мере, не заимствуя от них некоторую окраску, которая, смешиваясь с его идеями, делает их сбивчивыми и темными.

Опасно читать Монтеня ради развлечения не только потому, что удовольствие от чтения его незаметно заставляет проникаться его мыслями, но еще и потому, что это удовольствие преступнее, чем Wbi думаем; ибо, очевидно, это удовольствие главным образом возникает из вожделения и поддерживает и укрепляет страсти; манера этого писателя так приятна только потому, что она нас волнует и незаметно возбуждает наши страсти.

Было бы довольно полезно доказать это обстоятельство и вообще Доказать, что всевозможные различные стили нам нравятся, обык-

232

новенно, лишь по причине тайного извращения нашего сердца; но здесь не место этим доказательствам, они повели бы нас слишком далеко. Однако если подумать о связи идей и страстей, о которых я говорил раньше', и о том, что происходит в нас самих во время чтения какого-нибудь хорошо написанного произведения, то мы поймем, что мы любим возвышенный жанр, благородную и свободную манеру некоторых писателей только потому, что мы горды и любим величие и независимость; если же нам доставляют удовольствие изящество и утонченность речи, то, значит, у нас есть тайная наклонность к изнеженности и наслаждению. Словом, вовсе не понимание истины, а известное понимание всего трогающего чувства заставляет нас восхищаться известными писателями и увлекаться ими помимо нашего желания. Но вернемся к Монтеню.

Как мне кажется, самые ревностные почитатели Монтеня хвалят его как писателя здравомыслящего, далекого от педантизма и в совершенстве знающего природу и слабости человеческого духа. Следовательно, если я покажу, что Монтень, несмотря на всю свою светскость, педант не меньше других и что его знание человеческой души было очень невелико, то я докажу, что люди, которые наиболее восхищались им, были убеждены не очевидными доводами, а только • подкуплены силою его воображения.

Значение слова «педант» весьма неясно, но, как мне кажется, принято — и даже рассудок требует — называть педантами тех, :

кто кичится своею мнимою ученостью и кстати и некстати цитирует i всевозможных писателей; кто говорит только для того, чтобы гово-1 рить и заставить глупцов восхищаться собою, кто без разбора и без | смысла набирает апофегмы и исторические рассказы, чтобы под-^ твердить или сделать вид, что подтверждает, вещи, которые могут! быть подтверждены только рассуждениями. TJ

Педанту противоположен рассудительный человек, которому пе*'| дант ненавистен, потому что педанты не рассудительны; ибо люд»| умные любят, естественно, рассуждать, а потому не могут выноситЯ разговора тех, кто не рассуждает. Педанты же не могут рассуждат так как у них ум ограничен и к тому же подавлен их ложнс эрудицией; они и не хотят рассуждать, так как видят, что некоторые люди их больше уважают и больше восхищаются ими, когда он)| цитируют какого-нибудь неведомого писателя и какое-нибудь изрв! чение древнего автора, чем когда они намереваются рассуждатЙ Таким образом, их тщеславие, удовлетворяясь при виде оказываемога им уважения, поощряет их к изучению всех нелепых наук, вызыы

ющих восхищение толпы.

. Педанты тщеславны и горды, они обладают обширною память] и плохою рассудочною способностью, они легко и удачно подбирая цитаты, но доводы их слабы и жалки; они обладают пылким

' Последняя глава первой части этой книги.

233

громадным воображением, но воображением непостоянным и необузданным, которое не подчиняется каким-либо правилам.

Теперь нетрудно доказать, что Монтень такой же педант, как многие другие, если брать слово «педант» в том значении, которое, как нам кажется, наиболее согласно и с рассудком, и с обычаем;