Поэт, Жан, Гений и Пипи на этот раз пили пиво как бы впрок, на всякий случай, хотя никто из них и не вышел только что из кабинета школьного дантиста.

— Давайте уясним себе, — начал Пипи и отставил бокал в сторону, — в связи с газетой: наша задача состоит в том, чтобы разнести в пух и прах все вокруг. Иначе в этом нет никакого смысла.

Гений раскачивался на железном стуле. Жану очень хотелось подтолкнуть его ногой, чтобы сместить центр тяжести.

— Я всегда рад поучаствовать в разносе, — засмеялся Гений. — И что будем разносить?

— Я ведь говорил, — пояснил Пипи, — всё. Разве ты не видишь, где мы живем? Этому типу нужна нефть, и он, как сумасшедший, уничтожает все на свете. А наши марионетки покорно чистят ему ботинки. У нас воры крадут фабрики и выбрасывают людей на улицу. Каждый день становится все больше бедных.

— Она, — задумчиво произнес Жан. — Младший брат Маркса. Или, может быть, Ленина? Или же пока не известный самый младший из братьев Марксов?

— Не выпендривайся! — оборвал его Пипи. — Мир катится в тартарары, а мы спим.

— Я не сплю, — очнулся Поэт, — я просто размышляю с закрытыми глазами. Слушаю тебя, напряженный, как струна.

— Плохи дела, — сказал Гений, — расскажи что-нибудь еще!

Пипи отхлебнул глоток пива. Гений оперся локтями о стол и замер. Поэт широко раскрыл глаза. Жан ждал, что будет дальше.

— Все идет наперекосяк. Нужно что-то делать. Если мы не сделаем, никто не сделает. Когда моему деду было столько лет, сколько сейчас мне, он взял ружье и босым ушел в лес защищать родину. Он кое-что сделал, чтобы мир стал лучите. А мы? — Пипи горячился все больше и больше.

— Что касается ружья, — напомнил Поэт, — то после войны он забыл выпустить его из рук и какое-то время еще продолжал стрелять.

Пипи весь позеленел.

— Дурак! — крикнул он. — За войну по нашей земле прошли толпы солдат из разных армий, которые всю войну убивали наших людей. А уходя, при расставании, вероятно, раздавали цветы и шоколад тем, кто выжил, а они, что же, должны были, с любовью обнимая этих солдат на прощание, подносить им хлеб-соль? Ты что, не прочитал ни одной книжки?

— Ну-ну, — сказал Жан. — Мы знаем.

— Ты, возможно, да, а этот кретин явно нет! — все еще не унимался Пипи. — А еще рассказать?

— Пожалуйста, не надо, — отозвался Поэт. — Я прошу прощения, если ранил твои нежные чувства. Мне ни один из моих дедов ничего не рассказывал. Я смотрю на это из перспективы общечеловеческой боли.

— Ну, ладно, — выдавил из себя Пипи, постепенно выпуская пар, — не будем. Я только прошу тебя, когда в следующий раз будешь рассматривать общечеловеческую боль, постарайся зафиксировать, накапливалась ли она у людей, которые отогревали свою задницу на теплых печках у ломящихся столов, или же у тех, что мерзли в заснеженных лесах, согреваемые лишь собственными мечтами.

Все замолчали, всем было немного не по себе.

— Я бы сказал, что было, то было. Ты мне нравишься, любимый, дорогой Пипи, потому что ты перевернешь мир, и мне нравишься ты, Поэт, потому что ты его заново воссоздашь. Поэтому я с вами и, думаю, поэтому мы все вместе. Что касается того идиота, которого ты упомянул вначале, Пипи, я хочу вам о нем кое-что рассказать. Если, конечно, вам это интересно, — тихо проговорил Гений и пальцем поманил ребят к себе. — Ну, давайте, придвиньте свои вороньи гнезда.

Все склонились к Гению, хотя абсолютно не понимали, к чему такая секретность.

— Уже некоторое время назад, — начал Гений, — я стал больше работать на своем компьютере.

«Легкое преуменьшение», — подумал про себя Поэт. Гений был Гением еще и потому, что часы напролет мучил свою клавиатуру и копался в компьютерных журналах, а летом за скромную студенческую плату дни и ночи выгребал мусор из корзин в Институте электроники, математики и физики и угождал кудлатым и лысым, которые портили свои глаза у светящихся мониторов.

— Могу вам сказать, что я уже проник в несколько достаточно закрытых, как они думают, систем. Многим могу дать прикурить, так что мало не покажется. И могу добавить, что постепенно подбираюсь к системе вышеупомянутой персоны.

Гений громко рассмеялся и снова принялся искать в кармане своих брюк платок, чтобы протереть запотевшие стекла очков.

— Ты?.. — начал Пипи и замолчал. Выпучив глаза, он уставился на Гения, казалось, что его разинутый рот вообще никогда не закроется.

— Ты?.. — повторил Жан. Он поставил уши торчком, как умел только он во всем Центре среднего специального образования.