Однако на второй день, когда мы снова завели беседу о проблеме сестры, я решил, что уже настало время попытаться применить подход Радикального Прощения. Для этого нужно было, чтобы Джилл с открытым сердцем рассмотрела возможность того, что за завесой очевидного происходит что-то еще — некий осмысленный процесс, благой божественный замысел. Однако сестра слишком вжилась в роль жертвы в данной ситуации, и я не был уверен, сумеет ли она услышать интерпретацию поведения Джефа, которая лишит ее этой роли.

И все-таки, когда она в очередной раз начала пересказывать свою историю, я наконец решил вмешаться и нерешительно спросил:

— Джилл, не хочешь ли ты взглянуть на эту ситуацию с другой стороны? Сможешь ли ты быть достаточно открытой, чтобы выслушать иную интерпретацию происходящего? Она посмотрела на меня озадаченно, словно спрашивая: «Какая уж тут может быть другая интерпретация? Все ясно как божий день». Однако в прошлом я уже помогал Джилл решить некоторые проблемы во взаимоотношениях с людьми, и у нее были основания мне верить. Поэтому она ответил:

—Ладно, попробую. Говори. Такая степень открытости меня вполне удовлетворила. —То, что я скажу, может показаться тебе странным, но постарайся не спорить, пока я не закончу. Просто оставайся открытой и подумай, имеют ли мои слова для тебя хоть какой-то смысл. До сих пор Джон старался быть внимательным к Джилл, но этот нескончаемый разговор по кругу порядком ему надоел. На самом деле он уже почти отключился от сестры. Однако я заметил, что мои слова немного оживили брата, и он внимательно слушал.

—Джилл, то, что ты нам рассказала, конечно, правда, — как видишь ее ты. Я ничуть не сомневаюсь, что все происходит именно так, как ты говоришь. Кроме того, Джон был свидетелем этой ситуации в течение последних трех недель и может подтвердить твои слова. Правда, Джон? — осведомился я, обернувшись к брату.

—Именно так, — подтвердил Джон. — Я собственными глазами видел все, о чем рассказывает Джилл. Мне ситуация в их семье показалась очень странной, и нередко было просто неловко там находиться.

—Ничего удивительного, — заметил я. — В любом случае, Джилл, что бы я ни сказал, я не ставлю под сомнение твои слова и не пытаюсь преуменьшить значение происходящего. Я уверен, дела обстоят именно так, как ты рассказала. Однако позволь мне указать, что, возможно, за твоей ситуацией скрывается что-то еще.

—Что значит скрывается за ситуацией? — спросила Джилл, окинув меня подозрительным взглядом. —Совершенно естественно думать, что вся реальность видна на поверхности, — объяснил я.

— Но возможно, очень многое происходит также за покровом реальности. Мы этого не видим, поскольку наши пять чувств не предназначены для подобной задачи. Но это вовсе не означает, что все ограничивается очевидным. —Взять хотя бы твою ситуацию, — продолжал я, — между тобой и Джефом развернулась жизненная драма. Это вполне очевидно. Но что, если за этой драмой скрывается некое духовное событие, — те же люди, те же ситуации, но все это имеет совершенно другое значение? Что, если ваши души танцуют этот танец совсем под другую музыку, которую мы не слышим? Что, если в этой ситуации вы можете увидеть возможность для исцеления и роста? Ведь тогда происшедшее можно было бы истолковать совсем иначе, правда? И Джон, и Джилл смотрели на меня так, словно я говорю на иностранном языке. Я решил отступить от теоретических объяснений и обратиться непосредственно к случаю сестры. —Вспомни последние месяца три, Джилл, — продолжал я. — Что ты чаще всего чувствовала, когда видела, с какой любовью Джефри общается со своей дочерью Лорен? —Большей частью злость! — ответила она и, подумав, добавила: — Разочарование! Затем, после долгой паузы, сестра продолжила:

—И печаль. Мне очень грустно, — на ее глаза навернулись слезы. — Я чувствую себя одинокой и нелюбимой, — сказала она и начала тихонечко всхлипывать. — Было бы не так тяжело, если бы я думала, что он вообще не умеет любить, однако он умеет и любит, — но только ее! Яростно и страстно выплюнув последние слова, Джилл впервые после своего приезда ко мне разрыдалась. У нее и до этого несколько раз на глаза наворачивались слезы, но ни разу еще она не позволила себе выплакаться как следует. Теперь наконец она дала волю слезам. Меня порадовало, что Джилл смогла осознать собственные чувства так быстро.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем сестра успокоилась и снова смогла говорить. Тогда я спросил:

—Джилл, вспомни, не испытывала ли ты те же чувства, когда была маленькой?

—Да, — ответила сестра без колебаний. Поскольку она не стала сразу рассказывать, когда это было, я попросил ее объяснить. Джилл начала не сразу.

— Папа тоже меня не любил! — выпалила она наконец и снова начала всхлипывать. — Я хотела, чтобы он меня любил, а он не любил. Я думала, что он не способен любить никого! А потом, Колин, я увидела, как он относится к твоей дочери. Ее-то папа любил. Так почему же он не любил меня, черт побери?! —прокричав эти слова, она ударила кулаком по столу и снова разрыдалась. Джилл имела в виду мою старшую дочь, Лорен. По случайности или, скорее, по закону синхронистичности она носит то же имя, что и старшая дочь Джефа.

Поплакав, Джилл почувствовала себя намного лучше. Слезы принесли ей облегчение и, возможно, что-то перевернули в ее душе. Я подумал, что, наверное, скоро нас ждет прорыв. Нужно было подтолкнуть ее к дальнейшему разговору.

— Расскажи мне, что произошло между моей дочерью, Лорен, и отцом, — попросил я. —Видишь ли, — сказала Джилл, беря себя в руки, — я всегда очень хотела, чтобы отец любил меня, но чувствовала, что он ко мне равнодушен. Он никогда не брал меня за руку и не сажал к себе на колени. Мне казалось, что со мной что-то не так. Когда я стала старше, мама сказала, что папа вообще никого не способен любить, даже ее. И тогда я более или менее с этим примирилась. Я объяснила себе, что, если он вообще никого не любит, значит, я не виновата в том, что он равнодушен ко мне. Он и вправду никого не любил. Папу совсем не интересовали мои дети — его внуки, — а тем более чужие люди и дети. Он не был плохим отцом, — просто не умел любить. Мне было жаль его. Джилл еще немного поплакала. Я понимал, о чем она говорит. Наш отец был добрым и кротким человеком, но очень уж тихим и замкнутым. Казалось, что он вообще не испытывает никаких чувств по отношению к окружающим. Снова взяв себя в руки, сестра продолжала: