«В среде самоубийц принято оставлять записки: «В смерти моей прошу никого не винить». Так вот: в моих несчастьях прошу винить телефон. Он мой враг, я его раб. Более решительный человек на моем месте обязательно оборвал бы шнур или разбил аппарат. Я не могу…»
В среде самоубийц принято оставлять записки: «В смерти моей прошу никого не винить». Так вот: в моих несчастьях прошу винить телефон. Он мой враг, я его раб. Более решительный человек на моем месте обязательно оборвал бы шнур или разбил аппарат. Я не могу. Телефон вне моей юрисдикции. Если бы каждый, вместо того чтобы носить свой крест, рубил его на дрова, некому было бы становиться мучениками. Когда человеку что-то от меня нужно, он добирается до меня с помощью телефона. Еще бы, если бы он отправился ко мне пешком или воспользовался городским транспортом, он трижды подумал бы, прежде чем решиться на такое. Если у вас есть телефон, вы меня поймете. А если нет, вы меня не поймете, потому что обиваете пороги в телефонном узле, доказывая, что по роду службы вам телефон необходим, как горный воздух. Кстати, я и сам обивал пороги, но самое страшное – если бы телефон у меня сняли, начал бы обивать пороги вновь. Как видите, я предельно откровенен.
Я еле добрался до дома. Был жаркий, обманчивый весенний день, который обязательно должен был обернуться к ночи чуть ли не морозом. Так и случилось. Если учесть, что отопление уже было выключено, то ясно, почему я, забравшись в постель и зачитавшись полученной на два дня Агатой Кристи, с таким негодованием воспринял телефонный звонок, раздавшийся в половине двенадцатого. Я дал ему отзвонить раз десять, надеясь, что ему надоест и он поверит, что меня нет дома. Но телефон не поверил. Я снял трубку и, ежась от холода, прорычал в него какое-то слово, которое можно было трактовать как угодно.
– Гиви, – сказал телефон голосом Давида. – Я тебя не разбудил?
– Разбудил, – не отрицал я.
– Я так и думал, – продолжал Давид, не зная, что в таких случаях следует извиняться. – Так вот, сейчас за тобой заедет наша машина. Шеф уже в институте.
– Очень тронут, – признался я. – А что делает наш дорогой шеф в институте в двенадцать часов ночи? Несовершеннолетние преступники украли установку и разобрали ее на винтики для детского конструктора?
– Не паясничай, Гиви, – сказал Давид скучным голосом. Он всегда говорит скучным голосом, когда я паясничаю. – Серьезное дело, машина будет у тебя с минуты на минуту. Она заедет за Русико, это ведь недалеко?
– Совсем рядом. Я только вчера провожал ее до дому, и, по-моему, ее отец целился в меня с балкона из крупнокалиберного ружья.
Давид повесил трубку, чем показал всю серьезность заявления. Я решил никуда не ехать, но на всякий случай начал одеваться. В этом вся моя непоследовательность, но, наверно, она происходит от того, что я рос без отца. Я принимаю решение и тут же начинаю действовать наоборот.
Я не успел натянуть пиджак, как под окном коротко тявкнула машина. По голосу это была директорская машина.
Было холодно, как в феврале высоко в горах. Русико сидела в черной «Волге», она была не накрашена и полна сознания собственного достоинства. Не каждый день за хирургической сестрой присылают черную «Волгу».
– Русико, – спросил я, усаживаясь с ней рядом, – что там приключилось в институте?
– Не знаю, – ответила Русико таким тоном, как будто она-то знала, а вот еще неизвестно, допущен ли я к такой великой тайне. – Мне позвонили. Мне Давид звонил, – добавила она.
– Какая честь, – сказал я. – И чем ты ее заслужила?
Русико пожала круглыми и, подозреваю, очень белыми плечами.
– А в самом деле, что он тебе сказал? Ведь он не имеет морального и служебного права поднимать с постели молодую и прекрасную женщину.
– Будет операция. Наверное, из-за землетрясения.
– Чего? Какое еще землетрясение?
– Утром было землетрясение, – включился в разговор шофер. – Далеко было, в горах.
– И опять мне ничего не сообщили, – обиделся я. – Наверное, обсуждали, судачили, а когда я вылез из лаборатории, ни единого слова. А ведь я обожаю поговорить о землетрясениях и пожарах. Скажите, а сегодня в Тбилиси не было извержения вулкана?
– У нас здесь нет вулканов, – объяснила мне прекрасная Русико. – Вулканы на Камчатке.
– Спасибо, – сказал я, и тут мы приехали.
Перед институтом было вавилонское столпотворение, как будто дело происходило в конце рабочего дня. Стояли машины, бегали люди, в половине окон горел свет.
– Землетрясение продолжается, – сказал я, вылезая из машины, и, надо признаться, мной овладели всевозможные предчувствия.
Давид и сам Лордкипанидзе стояли посреди холла.
– Всегда на посту, – приветствовал я их, не здороваясь, потому что имел уже честь утром засвидетельствовать свое почтение обоим моим коллегам.
– А вот и Гиви, – сказал Лорд и, обернувшись к Русико, приказал: – Сейчас же наверх, в операционную, я скоро там буду.
– Простите, – сказал я, – где здесь у вас справочное бюро? Я хотел бы получить информацию о своем ближайшем будущем.
– Разъясните, – бросил Лорд Давиду и понес свое грузное тело на второй этаж.
– Только в двух словах, – предупредил меня Давид, словно моя минимальная норма на объяснения состояла из четырех слов и одной запятой. – Мне позвонил Пачулия. Ты его знаешь? Пачулия на «Скорой» работает. Ты его не знаешь? Странно.