– Что, что...
– буркнул Сергей.
– Всё то же. Видал в субботу это позорище?

– Отборочный, в смысле?

– Ну. У нас это национальная традиция, что ли? С двух метров - выше ворот? Да я бы, блин, с закрытыми глазами попал!

Он попал бы, Юра не сомневался. Серёга был, что называется, форвард таранного типа - здоровенный бугай, но при этом прыгучий, резкий, с хорошей координацией. В сборную факультета его записали, кажется, ещё до того, как он сдал вступительные экзамены.

– Ну, что ж теперь. Немцам продуть не стыдно. Зря они, что ли, чемпионы Европы?

– Это ФРГ - чемпионы. А нас гэдээровские порвали, как тузик грелку.

– Пофиг, - хладнокровно заметил Юра.
– И вообще, я больше по баскетболу.

Серёга махнул на него рукой и принялся прокручивать фрагменты позорища, втолковывая Андрею что-то про офсайды и угловые. Юра не слушал - смотрел в окно. Поля наконец закончились, проплыл переезд с заброшенной автострадой - потрескавшийся асфальт, могучий бурьян.

Поезд пересекал промзону - за окном поднимались курганы щебня, пирамиды железных труб и зиккураты бетонных блоков. Мелькали бульдозеры, бетономешалки, цистерны в мазутных пятнах, металлические ангары и кирпичные корпуса с безнадёжно закопчёнными стёклами. Исполинский козловый кран нависал над крышами, как скелет динозавра.

В вагоне тем временем стало весело - кто-то на полную громкость врубил с планшета последний хит хулиганской группы 'Море Спокойствия'. Песня была посвящена любовным терзаньям юной лаборантки в НИИ. Солистка выводила красивым, но издевательским голосом:

То сплетни, то пересуды.

То смех, то ревёшь, как дура.

Убавь уже амплитуду!

Проверь осциллограф, Нюра!

С таким репертуаром, само собой, вряд ли можно было попасть в Большой Кремлёвский дворец или хотя бы в задрипанный районный ДК, но стихийному распространению записей никто не препятствовал. Времена, когда за подобное выгоняли из комсомола, давно минули - у него, комсомола, сейчас хватало других забот.

Страсть била током всё лето:

надежды, сомненья, страхи.

Зашкалил твой амперметр,

вырубай его, Нюра, на...

Последнее слово заглушил эпический гитарный аккорд. В вагоне заржали - не то над несчастной Нюрой, не то над автором текста.

И вот именно в эту минуту студент Самохин заметил девушку, сидящую метрах в десяти от него. Она тоже слушала песню и улыбалась, но как-то иначе, чем остальные. Нет, не брезгливо или презрительно - скорее, несколько отрешённо. Песенка её слегка позабавила, но и только. Едва утихли гитары, девушка снова вернулась к чтению, причём в руках у неё был не планшет, а настоящая книга, хотя обложку Юра не разглядел.

Яркой внешностью незнакомка не обладала - обычное лицо славянского типа, серые глаза, прямые светло-русые волосы. Фигура, скорее, хрупкая, чем спортивная. Одета неброско. Узкая юбка ниже колен, высокие сапоги, короткое приталенное пальто - эдакий здоровый консерватизм, шаг в сторону от нынешней студенческой моды с её раздражающей пестротой.

Одним словом, девушка была хороша.

Почувствовав, что кто-то на неё смотрит, она подняла глаза. Их взгляды встретились, и мир вокруг изменился.

Это было похоже на тот припадок, что Юра пережил на балконе. Краски вокруг потемнели, тени набрякли, в ушах зазвучал комариный писк. Руку обожгло болью. Он поднёс к глазам ладонь и увидел, как на ней снова проступает клеймо - окружность и крест. Или череп со скрещёнными костями.

***

– Юрец! Заснул, что ли?

Сергей пихнул его в плечо. Юра встряхнулся и огляделся - пассажиры тянулись к выходу, вагон уже почти опустел. Девица с книжкой тоже пропала из виду; оставалось только надеяться, что она вышла вместе со всеми, а не растворилась в воздухе.

Теперь Самохин испугался по-настоящему. Если случай на лоджии ещё можно было списать на некую аберрацию восприятия, отголосок ночного сна, то второй раз подряд за утро - это уже тенденция. И тут возможны только два объяснения. Либо комсомолец Самохин, грызущий гранит науки в цитадели истмата, выпал в астрал и встал на путь мистических откровений, либо, что несколько более вероятно, у него психическое расстройство с галлюцинациями.

И что теперь - идти по врачам? Выслушивать умные, щадяще-аккуратные рассуждения о подростковой травме, повлиявшей на психику? Вставать на учёт (или как это у них там правильно называется)? Отводить глаза при разговорах с дедом, который, естественно, будет сразу оповещён и вернётся с Транснептуна на Землю? Вот как-то совсем не хочется...