— Думаю, да, — она все еще держалась за бок.

— Думаю, нет, — я взяла ее за руку и ощутила. — Два сломанных ребра.

Она скривилась.

— Конечно, бросаться было больно.

Я потянула, чиня ее ребра. Заболели мои.

— Тебя удобно иметь рядом, знаешь?

— Ниа? — Джеатар остановился к двери, за ним был Ондераан. Мужчины в броне и с мечами стояли за ними. Двое вошли, подняли мечника и потащили к двери. Его сапоги не касались земли. Джеатар не сказал, куда его увели, но его хмурое лицо говорило, что я и не хочу знать.

Джеатар окинул нас взглядом, на лице появилась тревога при виде моей изорванной рубашки и крови на моей руке.

— Кто ранен?

— Я была, но уже нет, — сказала Айлин. — Мужчине с ножом повезло меньше.

— Мы его найдем, не переживайте, — Джеатар еще, похоже, не ложился, но Ондераан тер глаза, волосы торчали с одной стороны. Он подошел и сжал мою руку. Я сжала в ответ, притворяясь, что это папа.

Джеатар остался у двери. Я никогда еще не видела его таким испуганным. Или злым. Я надеялась, что он злится не на меня.

— Расскажите, что произошло, — сказал он.

— Кто-то пытался убить Нию! — Айлин все описала, вопя и размахивая руками. Она тоже была напугана.

— Мы разместим стражу наружи, — тихо сказал Ондераан, похлопывая меня по руке. — В дом будут впускать только проверенных.

— Хорошо. Спасибо.

Я глубоко вдохнула и посмотрела на разбитое зеркало. Десятки моих лиц смотрели на меня с осколков. Я развернулась и проверила спину. Новый шрам шел у плеч, он был хуже, чем на ногах и груди.

Передача боли отличалась от исцеления. При исцелении было время подумать, все закрыть и убрать. При передаче я не думала об этом, а просто делала это. Я во многих передала боль. Страж тюрьмы. Солдаты на заводе. Бессмертные.

И каждый раз оставлял шрам.

Джеатар переместил нас в комнату без окон в центре дома, чтобы попасть туда, нужно было проходить через две двери. Раньше там не было стражей, но теперь они стояли. Ланэль пожаловалась, что они приставали к ней, когда она пришла забирать боль сломанных ребер. Айлин игнорировала ее все время, нарочито громко говоря с Данэлло.

— Как думаете, кто это был? — спросила я, когда какое-то время никто не приходил. Стражи не выпускали меня из комнаты, пока все не было проверено. На это уходило очень много времени.

— Люди герцога? — сказала Айлин.

Данэлло покачал головой.

— Их скорее послал тот аристократ. Люди герцога не были бы такими медленными.

Я поежилась. Я не думала, что буду рада неопытным убийцам.

— Его уже поймали?

— Он успел оторваться, — сказал Данэлло. — На это уйдет время.

— А я буду сидеть здесь?

— Ты должна радоваться, — поежилась Айлин, обхватив себя руками. — Я не могу перестать думать об этом. Да, люди и раньше пытались тебя ранить, но не так. Это не были личные нападения.

Я знала, что она имеет в виду. Это не был солдат, защищающий завод, или стражи у комнаты, которую никто не должен был видеть. Это были убийцы, которых отправили убить меня.

— Уже должен быть завтрак, — сказал Данэлло. — Хотите, я что-нибудь вам принесу?

Айлин вскочила.

— Останься, а я схожу. Мне все равно нужно выбраться из комнаты, — она ушла, подмигнув мне, когда закрывала дверь. Куда она пойдет сначала — на кухню или к Квенджи? Я была удивлена, что он еще не пришел. Может, стражи никого не впускали.

Данэлло улыбнулся мне, но он тоже был встревожен.

— Хорошо, что тебя сложно убить.

Меня было легко ранить.

— Целителей всегда сложно убить, — сказала я. — На войне солдаты целились в их глаза или сердца, убивали их быстро, пока они не исцелили себя. — По ране, убившей человека, всегда можно узнать Целителя.

Данэлло придвинулся ближе и обвил меня руками. Я склонила голову на его плечо.

— Последние месяцы были ужасными, знаю, — сказал он. — Святые, последние пять лет были ужасными, но мы это преодолеем.

— Обещаешь?

— Обещаю, — он отодвинулся, держа меня за руки. — Потому что мы есть друг у друга.

Он улыбнулся так, что мне вдруг стало сложно дышать. Он склонился, замешкался на мгновение, а потом поцеловал меня. Горячий трепет добрался до моих ног, словно по коже разлетелась вспышка, но хорошая. Вдруг стало сложно думать, но я все равно устала делать это.