«Успокойся и поверь мне, Михаил, — сказал Прекрасный. — Воистину, воистину тебе говорю: придет день, когда перо, которое ты утратил, снова окажется у тебя!»

Он направился к выходу, но по дороге остановился около одного из одиннадцати семинаристов, склонившегося над столом, и стал смотреть на быстрые буквы, которые одна за другой выходили из-под калама старательного юноши, словно муравьи из муравейника. И сказал нечто, что привело всех в замешательство.

А слова были такие: «Вы спешите, чтобы не терять время; а теряете время от того, что руки, написав ряд, должны возвращаться назад и начинать ряд новый; но если, как хороший земледелец, вы станете делать борозду сначала туда, а потом обратно, то возрадуетесь богатому урожаю, и вы, и Господь Бог вместе с вами!» В дверях он улыбнулся и отмахнулся рукой, увидев вытаращенные от удивления глаза послушных семинаристов.

Когда Прекрасный вышел, ученики Евфимия стали переглядываться и перешептываться. К двенадцати часам дня (а был час десятый, когда ушел Прекрасный) половина прислушалась к его совету.

Когда вечером отец Евфимий вошел в семинарию, держась строго и важно, чтобы провести, как обычно, проверку, его хватил удар. У шестерых слова были совсем перепутаны, а у шестерых — нормальные; строчки были поделены на две группы, одна — с правильными рядами и порядком, а другая — без всякого порядка. Евфимий, прежде чем ему не стало совсем плохо, приказал сжечь слова шестерых, осмелившихся послушать совета нечестивого, а еще не давать им еды и отобрать у них каламы для письма.

Но я был твердо уверен, что не было ничего плохого в предложении Прекрасного, хотя и дальше продолжал писать старым, скучным — зато привычным — способом, чтобы повторно и навсегда не навлечь на себя гнев Евфимия.

Тет: колесо

Разрушение буквы Тет:

1 — Критское пиктографическое Тет;

2 — Буква со стелы царя Меша.

* * *

Тем же вечером я отправился к отцу Варлааму и рассказал ему обо всем, что случилось. Когда отец Варлаам услышал иносказание о поле из моих уст, он лишь улыбнулся и не сказал ничего — очевидно, урок о тайне был усвоен им уже с той поры, когда он начал проводить дни в семинарии, углубившись в письмо. А когда я выказал намерение уйти, он прошептал: «Так было сочинено и слово, которое я узнал в молодости».

Отец Варлаам снова в ту ночь беседовал со мной о языке. Ему удалось сделать неоспоримое заключение, что в древние времена, после того как буквы стали неразборчивы из-за быстроты, с которой их писала человеческая рука, алчным пришло на ум из нескольких букв сочинить слово. Людям уже было не довольно букв, и они не могли объяснить себе ими свои мысли и любовь, вот и захотели они большего, чем то, что им дал Бог, сочинили слова вместо букв. «Количество букв невелико, — сказал один алчный человек, — а те, кто имеют мало — нищие; давайте создадим слова, из малого количества букв много слов родится, как богатый урожай в амбаре богача!» И вот, чтобы обогатиться, люди сочинили много слов, и сейчас так же поступают, для каждой вещи или явления сразу слово ищут, вместо того, чтобы употребить некое старое, но подходящее слово. Те слова, в старые-то века, хотя не были картинками, как прежде буквы, все же походили на то, чему они название давали, ибо буквы, из которых составлялись слова, были картинками определенных вещей и явлений. На это я ему заметил, что слова состоят из нескольких букв, и мы не знаем, какая буква в слове должна походить на то, что именует это слово. У отца Варлаама не было определенного ответа. Но он склонялся к решению смиренному и скромному — хотя бы первая буква в слове должна быть истинной, сказал он, чтобы все слово было верным, а не ошибочным. Мы сидели на балконе, и он упорно пытался мне доказать, что слово, которым мы именуем дневное светило, ошибочно, потому что оно не смеет начинаться с буквы С. Эта буква, говорил он, должна быть первой в слове, обозначающем ночное светило, и то — только в те дни, когда месяц еще молодой. Буква О должна была бы быть первой в слове, именующем старую луну, но он не нашел знаков среди существующих букв, с которых бы начинались слова для обозначения двух других фаз ночного светила, ибо эти буквы должны были бы выглядеть так:

Согласно его странной науке, только лишь для месяца имелась потребность в четырех новых и истинных словах; это, опять же, означало, что азбуку блаженного отца Кирилла нужно дополнить этими двумя новыми буквами. Я тогда не согласился с ним, заметив, что существуют дни, когда лунное колесо вообще не катается по небесам. Острый ум отца Варлаама нашел решение для этой невзгоды: раз его не видно, значит — и месяца нет, вот и нет нужды тратить слово на то, чего не существует. Эту свою поспешную догадку отец Варлаам подкрепил тем, что ведь на самом деле мы не даем имена детям, пока они не родятся; для этого существует крещение, сказал он, так что название дается тому, что уже существует, что возникло из ничего.

И слово солнце поэтому должно начинаться с буквы, которая будет его самой верной картинкой — О. Но я обратил его внимание на то, что эта буква должна быть первой и в названии полной луны. Но и на этот раз отец Варлаам не смутился — он поделил слова на ночные и дневные, полагая, что тем самым упростил себе задачу, которая так сильно его занимала, — исправление имеющихся в языке погрешностей. «Существует такая ошибка, как неверное сочинение все новых и новых слов, и это происходит в разных языках мира в нашем веке», — сказал он. «Дня не существует, когда существует ночь, и наоборот; поэтому одним и тем же словом можно называть и дневные, и ночные предметы, и нет необходимости изобретать для них отдельные слова», — объяснил он. Размышляя далее, отец Варлаам пришел к выводу, что солнце и луна, когда она полная, могут обозначаться одним и тем же словом, начинающимся с буквы О; слова различались бы только по времени их употребления, то есть — одно произносилось бы днем и именовало бы дневное светило, а другое — ночью и использовалось бы для названия ночного светила.

Не поздоровилось отцу Варлааму, когда он той же ночью поделился своими мыслями с отцом Евфимием, который пришел проверить нас, узнать, о чем мы разговариваем. Я уже сказал и не хочу повторять, а вам остается верить, что отец Варлаам, как и отец Амфилохий, был наивным и добрым — раз не находил зла в себе, не искал его и в других. Но зло существует, без разницы — видим мы его или нет, так же, как и луна, хотя ее и не видно, светит себе из-за облака. Было много правдивого в том, о чем вещал отец Варлаам, но отец Евфимий той ночью жестко воспротивился его странным, но правдолюбивым наблюдениям.

«Что произойдет, — спрашивал Евфимий, — если сейчас мы примемся изменять и исправлять все слова, существующие от века? Все слова, с самого начала века, нужно будет поправить, мы окажемся без письменности, невеждами, ведь новая наука старую затмевает, и сколько нам придется потратить времени и сил, чтобы приобрести опыт в краснописи! И народ будет смеяться над нами!»

Время шло, а отец Варлаам упорно, днями напролет, наблюдал за небесными коловращениями. Смотрел, как светило катится по небу, пока однажды утром, на восходе солнца, не сказал: «Солнце сегодня сломается и станет похоже на слово, которым мы упорно и неправильно его именуем».