— В Германии это невозможно.

— Там все очень серьезные. Англичан смущает торжественность. Они склонны посмеяться над непредсказуемостью жизни, потому что боятся ее.

— Вы хотите сказать, что у немцев нет чувства юмора?

— Моя дорогая Хильдегарда, ничего подобного я не имел в виду.

— Однако подразумевали. Мне кажется, английский язык дает больший простор для юмора.

— Богатство языка — то, чем мы гордимся.

— Но его трудно учить. Одно и то же слово имеет разные значения. Может, настанет время, когда я попытаюсь каламбурить, но это трудно для иностранца. Иногда стоит изменить букву, и слово превращается в собственную противоположность: был «смех», стал «спех», была «власть», стала «сласть». В немецком глагол ставится в конце фразы, поэтому в разговоре труднее удивить собеседника.

Сидни заказал кофе.

— Наверное, вера и шутка похожи: разложи все по полочкам, и шутка перестает быть смешной.

— Вам нужно посвятить этой теме проповедь. Я с удовольствием послушаю.

— Вам вовсе не обязательно посещать все мои службы.

Хильдегарда накрыла его руку своей:

— Мне хочется, Сидни. Я для этого сюда и приехала — послушать вас.

— Надеюсь, что не разочарую вас.

— Вы меня никогда не разочаровывали.

— До сих пор, может быть. Но я не люблю ничего принимать без доказательств.

— Кроме моей дружбы.

На следующее утро Хильдегарду накормили обильным английским завтраком. Грейс Уорделл была заботливой хозяйкой, но подразумевалось, что ее гостья уйдет сразу после еды и не станет мелькать перед глазами весь остаток дня. Ее дом не для того, чтобы в нем рассиживаться. Брат Грейс, Чарли, подбросит Хильдегарду в Гранчестер.

Чарли Кроуфорду было лет пятьдесят. Коротышка пяти футов шести дюймов, днем он носил рабочий комбинезон, но по вечерам частенько превращался в щеголя и так обильно смазывал волосы бриллиантином, что становился похож на папашу Элвиса Пресли. Нетерпеливый энтузиаст, не способный ни на чем сосредоточиться, верный член профсоюза, он был приверженцем социализма. Постоянно вступал в споры с младшим казначеем по поводу причитающихся ему сверхурочных за замену проводки, сумма которых почти вдвое превышала недельную зарплату.

— Доктор Кейд задолжал мне за четыре недели. Он всегда задерживает жалованье. Я намерен с этим разобраться.

— Очень мило, что вы согласились подвезти меня, — произнесла Хильдегарда, забираясь в его рабочий пикап. Небо на Вербное воскресенье нахмурилось низкими, тяжелыми тучами, и уже слышался приближающийся гром.

— Никакого беспокойства, — ответил Кроуфорд. — Мне бы тоже следовало пойти в церковь, но слишком много работы.

— Даже в праздник?

— Женатые парни разъехались по домам, и пока их нет, я могу поработать в их комнатах. Но трудно справиться со всем одному. Очень характерно для нашего колледжа — хотят на всем сэкономить и сделать подешевле. Но даже после этого пытаются нагреть на сверхурочных. Младший казначей не человек — одно недоразумение.

— Ваша работа опасная?

В ветровое стекло ударил дождь, и Чарли подался вперед, чтобы протереть его.

— Электричество всегда опасно, миссис Стантон. Люди это понимают, но не могут предсказать последствия. — Он включил стеклоочистители. — Не нравится мне эта погода. Молнии мне совершенно ни к чему.

Хильдегарда поблагодарила его за то, что он подвез ее, и вступила в сумрак под простые своды гранчестерской церкви. Скульптуры были задрапированы материей, сквозь окна проникал тусклый свет. В последний раз она приходила сюда на похороны мужа.

Орландо Ричардс из колледжа Тела Господнего репетировал с хором, и они пели хорал из сто тридцатой кантаты Баха на Вербное воскресенье «Himmekskonig, sei willkommen» [5] . Хильдегарда была настолько растрогана, что поблагодарила маэстро после службы.

— Хотел вам сделать приятный сюрприз. Я сам большой почитатель немецкой музыки, хотя, конечно, мой национальный характер смущает меня и заставляет задуматься.

— После войны это вполне объяснимо, но, надеюсь, для меня вы сделаете исключение.

— Разумеется, — отозвался Орландо. — Однако, согласитесь, вопрос непростой. Характер и есть музыка. Одно без другого не существует.

— Но великую музыку не всегда создают великие люди.

— Хотите сказать, не всегда создают люди высокой морали? Они могут быть великими музыкантами, но их жизни не достойны их творений?

Хильдегарда улыбнулась.

— Мы должны упорно трудиться, чем бы ни занимались. И постоянно практиковаться. Надеюсь, вы мне в этом поможете.

— Каким образом?

— У меня здесь нет пианино.

— Почему вы раньше не сказали? Пожалуйста, располагайте моим кабинетом, если способны выдержать грохот, — галантно предложил профессор музыковедения. — В дневное время мне приходится пользоваться помещением в колледже Святого Петра. Этот шум меня доконает.

— Не хотелось бы создавать вам неудобства.

— «Берстайн» очень приличный, почувствуете себя как дома. Что вы сейчас играете?

— Баха, кое-что из Моцарта, позднего Бетховена.

— Боюсь, для меня все это из слишком позднего.