На следующий день я пошел к хирургу. Он сказал, что у меня ущемление трех дисков и серьезные смещения позвонков в нижней части позвоночника. Спрашивал, не пытался ли я замещать какого-нибудь циркового силача.

Я сказал ему, что копался в саду.

Он сказал, что мне надо ехать в Канзас-Сити.

Я поехал.

Меня прооперировали.

Когда анестезиолог наложил мне на лицо резиновую маску, я слышал голос Долана. Он хохотал из шипящей тьмы, и я понял, что умру.

Послеоперационная палата была выложена водянисто-зеленым кафелем.

– Я живой? – прохрипел я.

Медбрат рассмеялся.

– Похоже, живой. – Он коснулся моего лба. У лысых вся голова – сплошной лоб, от бровей до шеи. – Какой у вас сильный солнечный ожог! Боже мой! Он как, болит? Или вы все еще не отошли от наркоза?

– Все еще не отошел, – ответил я. – А под наркозом я разговаривал?

– Да.

Я похолодел. До мозга костей.

– И что я говорил?

– Вы говорили: «Здесь темно! Выпустите меня!». – И он опять засмеялся.

– Ага, – сказал я.

Его так и не нашли – Долана.

Из-за песчаной бури. Да, с бурей мне повезло. Я представляю, как все это было, хотя вы, наверное, меня поймете, если я скажу, что не проверял свою догадку. Да и не стремился проверить.

РДП – помните? На шоссе номер 71 меняли дорожное покрытие. Буря почти погребла под песком тот закрытый участок дороги. Когда дорожники вернулись к работе, им и в голову не пришло расчищать эти новые дюны. Дорога и так закрыта, спешить некуда, так что рабочие одновременно убрали с полотна и песок, и старый асфальт. И если водитель бульдозера случайно заметил, что засыпанный песком асфальт – участок длиной футов сорок – под ножом его агрегата превращается в аккуратные, почти идеальной формы квадраты, он никому об этом не рассказал. Может быть, он был с похмелья. Или же предвкушал, как вечером после работы пойдет гулять со своей цыпочкой.

Потом пришли тяжелые самосвалы, загруженные свежими порциями гравия, а за ними – грейдеры и катки. Дальше пришел черед больших гудроновых танкеров с рассекателями сзади и запахом горячей смолы, от которой плавятся подошвы. Когда свежий асфальт остыл и высох, по дороге прошла разметочная машина, водителю которой часто приходится оглядываться под своим холщовым навесом, чтобы удостовериться, что желтый пунктир за его спиной безупречно ровный. Он и знать-то не знал, что проезжает над дымчато-серым «кадиллаком» с тремя телами внутри. Не знал, что внизу, в темноте, лежит рубиновое кольцо и золотой «Ролекс», и часы, может быть, до сих пор отсчитывают часы, минуты и секунды.

Один из этих тяжелых дорожных агрегатов наверняка раздавил бы обычный «кадиллак»; крен, треск, и куча людей, разрывающих яму, чтобы выяснить, что – или кого – они там нашли. Но долановский «кадиллак» был не обычной машиной. Скорее это был танк на колесах, так что великая осторожность Долана сослужила мне неплохую службу. Если его и найдут, то найдут очень не скоро.

Конечно, рано или поздно «кадиллак» просядет под тяжестью какого-нибудь груженого автопоезда, и следующий за ним автомобиль застанет большой длинный провал в западной полосе шоссе, и об этом известят Управление дорожного строительства, и те назначат еще один РПД. Но если рядом случайно не окажется никого из дорожников, который мог бы определить, что под покрытием дороги находился какой-то полый объект, то они там скорее всего решат, что эта «топь» (как они называют такие провалины) была вызвана либо вымораживанием, либо обрушившимся соляным куполом, либо подвижками почвы – явлением достаточно частым в пустыне.

Его объявили в розыск – Долана.

Кто-то его оплакал.

Ведущий колонки в газете «Лас-Вегас сан» предположил, что Долан жив и здоров и играет сейчас где-нибудь в домино или гоняет шары с Джимми Хоффом.

Может быть, он был не так уж далек от истины.

У меня все в порядке.

Спина совсем не болит. Я следую строгим предписаниям врачей и не поднимаю без посторонней помощи тяжести весом свыше тридцати фунтов, тем более что в этом году к моим услугам – полный класс замечательных ребятишек и любая помощь, какая только может понадобиться.

Я несколько раз ездил по тому участку дороги на своей новой машине. Однажды я остановился, вышел и (убедившись, что дорога пуста в обоих направлениях) помочился туда, где, по моим подсчетам, было то самое место. Но как я ни старался, многого я из себя выжать не смог, хотя мне казалось, что почки полны и вот-вот разорвутся. На обратном пути я постоянно поглядывал в зеркало заднего вида: меня не покидала забавная мысль, что он сейчас поднимется с заднего сиденья – Долан с кожей, потемневшей до цвета корицы и обтянувшей череп, как кожа высохшей мумии, и с волосами, полными песка. Поднимется и поглядит на меня, сверкая глазами и часами «Ролекс».

И это была моя последняя поездка по 71-му. Теперь, когда мне надо съездить на запад, я пользуюсь федеральной автострадой.

А Элизабет? Как и Долан, она умолкла. К моему несказанному облегчению.

Я хочу рассказать вам о завершении войны, о деградации человечества и смерти Мессии – эпическую историю, достойную тысяч страниц и целой полки томов, – но вам (если кто-то останется, чтобы это прочитать) придется ограничиться сжатой версией. Инъекция в вену действует очень быстро. Думаю, в моем распоряжении от сорока пяти минут до двух часов, в зависимости от моей группы крови. Вроде бы у меня вторая, и это дает мне чуть больше времени, но будь я проклят, если точно помню. А если первая, вы, мой гипотетический друг, увидите множество пустых листов.