Шрифт:
А им довольно оказалось пятиминутной беседы на осенней тропке, чтобы установить мир. Вот уж и яблони опадают, размягчённо произнёс Борис Фёдорович. К холодной и дождливой осени столь ранний листопад. Дальше Великих Лук Обатуре не двинуться. Замах его на Москву — похвальба. Застрял перед деревянным, землёй да дёрном обложенным городищем, ядра вязнут, огонь не берёт. Не позже ноября пойдёт на перемирие, а там у него и деньги кончатся, и Папа с императором вмешаются, коли Истома Шевригин не подкачает. Время подумать о жизни после войны. В первую голову нам не хватает порядка.
Не звать же варягов, подхватил Афанасий Фёдорович, вспомнив застольную беседу. С немцами только торговать, они нам не помощь и не указ. У России свой путь. Распустить народ недолго. Правда, без вольной торговли и промыслов посадские тоже денег не дадут. А приписать их к чёрным слободам, как предлагал Нащокин?
Суть не в посадских, а в крестьянах, нетерпеливо возразил Борис. Они всех кормят, их хлебом и торговля, и воинский чин живут. Воинский чин — всему главизна, он как бы стальными обручами скрепляет самодержавство, то есть единственный порядок, необходимый русским. Его не будет, покуда кормильцы от своих наделов как от постылой жёнки бегают. От шатости Юрьева дня — всей земле шатость! В какой иной стране со всеми их христианскими свободами (выдал себя — читал воззвание Батория!) столько рабочего народа волочится меж двор от Волги до Днепра? Врут, будто от податей бегут. От бессилия властей, лишь с виду грозных. Он, Годунов, часто встречается с простыми помещиками, дом его вроде Челобитной избы...
— Наслышаны.
Борис Фёдорович проглотил намёк, как непрожёванный кусок.
— Они и хвалят государя за заповедные лета, и печалуются, что их отменят после войны, в самое рабочее время.
— Мечтают навечно прикрепить мужиков?
— Как в немцах, в Польше. Иначе — смута и голод.
— От неволи не возмутятся?
— В Польше после «Уставы на волоки» [65] не возмутились. А Жигимонт [66] был слаб. Наш — не допустит.
65
«Устава на волоки» (Волочная помера, 1557 г.) — обмер и передел земель в великокняжеских имениях Великого княжества Литовского. Все земли были разбиты на волоки (участки около 20 га), определены размеры барщины и денежного оброка для крестьян в пользу Великого князя Литовского, увеличены размеры этих повинностей. Волочная помера значительно ухудшила положение крестьян.
66
Жигимонт — Сигизмунд II Август.
— Продли, Господи, лета его...
Воротились к столам, сели рядом, обратив внимание многих. Гости заедали мушкатель яблоками и грушами в меду, горьковатый бастр — оливками по-английски. Нагому не припасли любимого кумыса, потягивал сыт — мёд, разведённый в гвоздичной воде. Разошлись на закате. Завтра — Новый год, 7089-й от сотворения нашего бедного мира...
...Первого сентября — пятничное сидение у государя. Кремлёвские совещания проходили в Передней палате и Комнате, царском кабинете, что сразу за Золотой палатой. Крыльцо — от Благовещенского собора, не для самых торжественных выходов. Средняя Золотая служила непарадной приёмной, в отличие от Грановитой. В присутственные дни вход в неё был относительно свободен.
Здесь, ожидая выхода царя, Нагой снова беседовал с Борисом Годуновым — будто и не по делу. Вспомнили Висковатого, несчастного главу Посольского приказа, замученного в первые опричные годы. Но ещё раньше, будучи в силе, он требовал жестокого суда над изографом, расписавшим Золотую яркими символическими образами, не отвечавшими древним канонам.
«Написан образ Спасов, да туто же близко него написана жёнка, спустя рукава якобы пляшет, а под нею: блужение...» Против его челобитья митрополит Макарий созвал Собор. Постановили: дьяку не мудрствовать, заниматься своим. Да и своими, посольскими и тайными делами, он занимался не всегда удачно. Нагой не удержался от запоздалого укола, вспомнив неудачу Висковатого с засылкой казаков-лазутчиков, когда Афанасий Фёдорович был в Крыму. Тех лазутчиков и заставили вести турецко-татарское войско на Астрахань...
Кто без греха! Тем и прекрасна роспись Золотой, что отражает истину, а не мечтание о человеке. Спас обрамлен личинами грехов и доблестей, которые Он приемлет как неизбежные, что и означает: «Спасово человеколюбие». Такие мы есмы: направо — чистота, слева — блужение, безумие, а меж дверей — семиглавый Дьявол, над ним — жизнь с вечным светильником, над нею — Ангел.
Я так толкую, — разговорился Афанасий Фёдорович, заметив, что к их разговору с Годуновым прислушиваются нужные люди. — Жизнь невозможна без дьявольского соблазна, земная нечистота в её основе. Но воля всего живого устремлена к освобождению из этого плена, к ангельскому покою. В Бахчисарае я видел странствующих мудрецов из Фарсистана. Спасение, говорят учителя Востока, в освобождении от жизненного блужения. По их учению душа не один раз пленится земной прелестью, воплощаясь в разных людях, даже и животных. Сходное и в наших Евангелиях есть, отвергнутых Соборами, то есть мысль сия и в христианстве тлела. Чтобы не воплощаться больше, душа должна очиститься от дьявольского желания, земной тягости, страстей, их же и мы греховными почитаем. Тогда — неизречённое блаженство вечной тихости... Впрочем, тут легко впасть в ересь, подобно Висковатому.
— Меня же, — ревниво подхватил Годунов, — более привлекает здесь годовое колесо, Зодиак. Вот — Заяц с надписью: «Зависть лют вред, от него бо прискочи братоубийца». И рядом Зависть, пронзающая мечом саму себя. Здесь изображена, быть может, самая наша русская беда.
Возбудив общий изумлённый интерес, Борис развил мысль: сколь много страстей и сил в России тратится не на умножение своего, а на отнятие чужого! Перечисляя дурные наклонности московитов, все иноземцы ставят зависть на первое-второе место. Обычный ряд: «Лесть, зависть, клятвопреступление...» Особенно удивляет их завистливость торговых и промышленных людей. Им-то разорять соседей просто невыгодно. Богатство увеличивается, соприкасаясь с чужим достатком. Зависть самоубийственна для народа, что и показывает изограф...
Звякнули серебряные топорики рынд [67] . Государь вошёл неожиданно и быстро, не шаркая и не пристукивая посохом, как прежде. Ричард Элмес дело знал: Иван Васильевич по-молодому подтянулся, подсох лицом и брюхом, обычно выпиравшим, поблекла желтизна лба, опали подглазные мешки. Лишь длинная, вислая борода осталась сивовато-рыжей и придавала государю сходство с подвижниками на строгановских иконах. В аскетических очах — деловая отрешённость. Каково будет Марьюшке отвечать его прихотям — а они, сказывал Вельский, причудливы... Он оборвал церемонию представлений, руки для целования не подал.
67
Звякнули серебряные топорики рынд. — Рында — оруженосец, телохранитель при русских великих князьях и царях. Вот как описывает царских рынд Н.М. Карамзин в «Истории государства Российского»: «Рындами именовались оруженосцы, молодые знатные люди, избираемые по красоте, нежной приятности лица, стройному стану. Одетые в белое атласное платье и вооружённые маленькими серебряными топориками, они ходили перед Великим князем, когда он являлся народу, стояли у трона и казались иноземцам подобием ангелов небесных. А в воинских походах хранили доспех государев» (т. VII, гл. III).