Видимо, Радзивилл считал, что с Будным Курбскому говорить не опасно, люди свои. Он только уводил беседу от богословия, не желая раздражать гостя. Сошлись на школах — полезно ли открывать их для простых людей или ограничить грамотность шляхетским сословием. Андрей Михайлович напомнил о новгородском архиепископе Геннадии, вводившем обязательное обучение письму и счёту детей дворян и посадских, а Будный поделился впечатлениями от социнианских школ. В позапрошлом году самая сильная в Вильно православная община пригласила «для учынков у письма» бежавших из Швейцарии еретиков. Им было поставлено одно условие — вопросов веры не касаться, обучать детей светским наукам, вплоть до астрономии и лекарского дела, а также непременно ремеслу по выбору родителей. Литовская веротерпимость оборачивалась очевидной пользой, но Курбский проворчал, что вряд ли социниане удержатся от попыток исказить детскую веру: «Надобно им напомнить евангельское — аще ты совратишь хотя бы единого из малых сих, то лучше бы тебе быть камнем...» — «Суров ты, князь», — шутливо укорил Радзивилл.

Ушёл Андрей Михайлович из дома первого встреченного в Литве учёного с двойственным чувством умственного удовольствия и неприязни: в веротерпимости Будного мнился ему цинизм, в связи с Остафием Воловичем — что-то потаённо-нечистое... И исподволь томило обидчивое любопытство мальчишки-несмышлёныша — перед чужим забором.

Минуло лето. Разговоры сменились делом, более привычным князю Курбскому, — войной. До вступления в новые владения он должен был доказать верность Сигизмунду Августу. А своему царю показать, какого воеводу тот потерял.

Множество разговоров вызвало сожжение Великих Лук. Но там Андрей Михайлович, как в Витебске, спалил один посад. Настоящая победа и торжество пришли к нему зимой 1565 года, вскоре после получения ответного послания царя — утомительно-длинного, «многошумящего», по выражению Курбского, с долгими извлечениями из творений святых отцов, «целыми паремиями», — наверняка десяток дьяков трудились на государя. Послание ни в чём не убедило Курбского — кроме того, что словом этого человека не проймёшь. Вы холопы мои, доказывал царь, и в вашей жизни я волен. Он начисто забывал слова Пересветова, как забывал всё, невыгодное ему: «Которые люди не свободны, те люди не храбры».

Зима 1565 года выдалась вялая, озёра не замёрзли даже после Николы Зимнего. Что толковать о болотах, они всегда труднее схватываются. Торфяное крошево, едва припечённое холодом, не держит ни конского копыта, ни сапога. Четыре тысячи шляхтичей, драбов и гофлейтов двинулись к Полоцку по лесным дорогам, превращая снег в слякотное месиво. Стоило свернуть с дороги, кони проваливались по брюхо.

Леса между Вильно и Полоцком были знакомы князю Радзивиллу. Николай Юрьевич по-прежнему «берёг» Курбского, то есть под видом дружеского участия не спускал глаз с него и его двенадцати слуг. Каждый из московитов командовал сотней, всем походом распоряжался Курбский. Радзивилл не вмешивался, только подсказывал, где какая местность. Он получил очередное донесение своих людей, что от Полоцка к Вильно идёт новая московская рать, тысяч двенадцать. Русские, верные себе, предпочитали воевать зимой, рассчитывая на внезапность и бездорожье.

К западу от Полоцка добрые земли чередуются «грунтами блотливыми» — вязкими болотными почвами и провальными топями. Торговые пути проходят узкими перешейками между ними. Ещё замечено, что возле сухих островков топи углубляются, пронизываются мощными водяными жилами. Русское войско уверенно втягивалось в один из сухих клиньев длиной в несколько вёрст. На долгом сосновом косогоре справа от дороги можно было и укреплённый табор развернуть, и к обороне изготовиться. Русские воеводы торопились, исполняя указания царя, готового казнить даже за малую промашку и промедление.

Каждая верста, пройденная быстро, без оглядки, записывалась им в прибыль. С недавних пор при войске появились особые доверенные люди государя и Алексея Данилыча Басманова. Его холодной безжалостности боялись даже больше, чем взрывчатого гнева царя.

Шли, торопились. Конные, стрельцы и посоха с пушками сильно растянулись по извилистой дороге. Измученные пешие часто поглядывали направо, в соснячок, мечтая о привале. Если бы воеводы прочесали его гулевым отрядом (как непременно сделал бы Андрей Михайлович), они узнали бы, что с севера к нему подходят новые болота. По ним, по деревянным стланям, оскальзываясь на мокрых брёвнах, срывая копыта и ущемляя сапоги, двигался четырёхтысячный отряд. Драбы были оснащены пищалями и самопалами, две сотни мужиков тащили на плечах обтянутые кожей пушки. Передние уже выходили на сухой скат, бросали пояса отставшим.

Рассредоточившись по лесу, драбы и пушкари врезали из всего наряда в хвостовую часть колонны, по посошным мужикам. Лес содрогнулся от нестройного залпа, полоса огненного рёва показалась много шире, чем была на деле. Сообразить, что на повторный заряд и новый выстрел требуется не меньше пяти минут, головы не успели: посошные кинулись налево, в заросли тальника и мелкого березняка, за ними побежали рассудительные стрельцы, чтобы в укрытии расставить сошки и изготовиться к стрельбе. Там их, груженных пищалями и бердышами, стали засасывать приостровные топи со слепой жадностью изголодавшихся зверей.

Местные жители высказывали разные догадки, отчего водяные жилы под боком сухого острова всего мощней и глубже. Песчаный остров выводит ключевую воду, она и размывает болотное ложе; а может быть, там проходила древняя река и топь — это её затянутое русло... Как ни гадай, нет места страшнее приостровной топи.

Услышав выстрелы, дети боярские стали поспешно заворачивать коней, смешали походный порядок, и тогда с косогора на них полетели шляхта и гофлейты. Боковой удар конницы всегда опасен, а по растерянному строю — гибелен. Ни воеводы, ни тем более дети боярские не знали, что ждёт их слева, в сотне саженей от твёрдых гривок, по которым шла дорога. В порядке или панике отступили они туда — рассказать некому, ибо кого не затянуло под тонкий лёд, легли под саблями и боевыми кистенями. Проваливаясь по горло в торфяную жижу, чувствуя брюхом жидкое ледяное тесто без опоры, кони бились и подминали всадников, не успевавших освободиться ни от стремян, ни от юшманов, обшитых полосами железа. Всех их неодолимо тянуло вниз, как будто водяные жилы — это не тихоструйное течение болотных вод, а настоящие тугие жилы самой земли, оплетавшие ноги незваных пришельцев.