— Я должен сделать заявление... От себя... И ещё... Нас пятеро. Кроме меня, Найденкин, Лобанов, Орлов...

— Что за заявление? — перебил Каминский.

— Мы против перехода власти в руки Советов, — уже твёрдо, убеждённо сказал Вепринцев. — Мы не справимся! Получается, мы против всех революционных сил России. Действительно может начаться гражданская война. А это...

— Что? — резко, яростно перебил Григорий Каминский. — Вчера мы на общем собрании приняли решение... А сегодня... Это — предательство! Удар в спину! Я требую, чтобы вы немедленно отказались... — Ему не хватало слов. — Если вы с нами...

— Я не могу отказаться от своих убеждений, — сказал Вепринцев. — И если так ставится вопрос... Я выхожу из партии.

Уже несколько секунд требовательно звенел колокольчик председательствующего.

— Ладно, — проговорил Каминский, стиснув зубы, — пошли. Потом разберёмся...

...Зал по-прежнему был переполнен.

— Слово предоставляется от блока фракций меньшевиков и эсеров, — сказал Вепринцев, когда собравшиеся в Народном доме наконец угомонились, — товарищу Дзюбину.

Сергей Родионович поднялся на трибуну.

— Итак, — начал он спокойно, сдержанно, но нервное напряжение оратора мгновенно передалось залу, — резолюция, предложенная большевиками о переходе всей власти к Советам, оглашена. Прежде чем будет зачитана резолюция блока меньшевиков и эсеров, я имею честь сделать заявление от комитетов партии социалистов-революционеров и меньшевиков... Товарищи! Товарищи по борьбе за свободную Россию! Нас приглашают поддержать переворот в Петрограде, утвердить единоличную власть большевиков, которые с первого дня встали на путь насилия...

Каминский вскочил со своего места в президиуме, крикнул:

— Революция всегда насилие по отношению к свергнутым классам!

В зале поднялся шум, движение зыбью прокатилось по рядам.

И в это время из-за кулис появился молодой человек в чёрном парадном костюме, за спинами президиума. быстро подошёл к Дзюбину и передал ему записку, что-то шепнув на ухо.

— Простите, Константин Александрович. — Дзюбин повернулся к Восленскому. — У меня экстренное сообщение. Только что из Москвы передано по телефону в редакцию «Голоса народа». — Мгновенно стало тихо. Дзюбин развернул записку и прочитал: — «Всем! Всем! Всем! Положение в Петрограде. Войсками комитета «Родина и революция» освобождены все юнкерские училища, казачьи части, занят Михайловский манеж, захвачены броневые и орудийные автомобили, занята телефонная станция и стягиваются силы для занятия оказавшихся благодаря принятым мерам совершенно изолированными Петропавловской крепости и Смольного института, последних убежищ большевиков...»

В разных концах зала загремели аплодисменты, послышались протестующие возгласы, крики «Ура!» и «Позор!». Многие повскакивали с мест, всё смешалось...

Константин Александрович Восленский звонил в колокольчик.

Зал не мог утихомириться несколько минут.

Дзюбин читал дальше:

— «Всем военным частям, опомнившимся от угара большевистской авантюры и желающим послужить делу революции и свободы, приказываем немедленно стягиваться в Николаевское инженерное училище и Инженерный замок. Всякое промедление будет рассматриваться как измена революции и повлечёт за собой принятие самых решительных мер. Председатель Совета республики Аксёнов. Председатель комитета «Родина и революция» Гоц...»

У Константина Александровича Восленского, всё ещё стоявшего за столом президиума, вырвалось:

— Слава тебе, Господи!

А Дзюбин повысил голос:

— Господа! — Он поправился без всякого смущения. — Товарищи! Вторая телеграмма из Москвы. — Голос Сергея Родионовича звучал торжественно: — «Кремль в руках юнкеров. В центре, на Пресне, в районе Патриарших прудов — ожесточённые бои. Правительственные войска теснят большевиков!»

Странно — после этого сообщения в зале сохранялась полная, казалось, тяжёлая тишина.

В президиуме поднялся Григорий Каминский, отбросил рукой прядь волос, упавших на лоб; лицо его было мертвенно-бледным. Ольга Розен не отрываясь смотрела на него, чувствуя, как холодеют кончики пальцев, и не осознавая, что такая же бледность заливает и её лицо.

— Что же. — Голос Каминского был полон горечи и сарказма. — Как тут было правильно сказано... Что же, господа, гражданская война? И кто её развязал? Кто выступил против народной власти? Большевики?

— Да! Большевики! — раздался голос из зала.

— Полно! — продолжал Каминский. — Я думаю, здесь всем понятно, чьи интересы защищают так называемые правительственные войска!

— Они защищают революцию и демократию от деспотии однопартийной власти! — опять закричали из зала.

— Сейчас на улицах Петрограда и Москвы, — твёрдо и, казалось, спокойно говорил Григорий, — льётся русская кровь... И эта кровь на совести тех, кто предал интересы восставшего народа! А разве в деревне по вине Временного правительства, по существу, не идёт гражданская война? Кто от пробудившегося крестьянства военной силой защищает интересы помещиков и прочих землевладельцев?