– Поздним пятничным вечером я находился в своем кабинете. В те выходные мне нужно было проверить порядка ста экзаменационных работ. Наверное, я посетовал на это в течение занятия. Каким-то образом, Грейс узнала, что я буду у себя.

– Она пришла в твой кабинет?

– Да. Я был вымотан.

Внезапно, Истон мысленно вернулся в свой заваленный книгами кабинет, располагавшийся на третьем этаже. Его рукава были закатаны, пальцы измазаны красными чернилами, а голова трещала от часов чтения и бесконечной концентрации. Он зевнул и, потянувшись, услышал шум в коридоре.

– Распознав за дверью шаги, я поднял взгляд и увидел стоящую в дверном проеме Грейс.

– Она явилась к тебе поздним вечером. Могу я предположить, что произошло неизбежное?

– Это и казалось неизбежным. Она вошла в кабинет, не дождавшись моего приглашения, и закрыла за собой дверь.

– Что она сказала?

– Сказала, "Сегодня я без стихов".

– И что ты ответил?

Истон выдохнул.

– Вообще ничего.

– Это воспоминание не должно быть для тебя тяжелым. Расскажи мне, почему так.

– Она была…, - он остановился, позволив тишине сказать за себя.

Закрыв под повязкой глаза, он вспомнил, как легко Грейс отдалась ему, как ее тело расслабилось под ним, как его руки обхватили ее бедра, словно были созданы для того, чтобы он раскрывал ее снова и снова. Затем он вспомнил ее болезненный вдох, тот краткий вдох, который все ему объяснил.

– Грейс была девственницей, - сказала Нора, заполняя пробелы.

– Да.

– Не твоя вина, что ты об этом не знал.

– Моя вина…, - начал Зак, и это чувство в очередной раз ударило его, словно ножом в горло.

– Моя вина, что я не остановился. Я не мог.

– Она тебя об этом просила?

– Нет. Но, тем не менее, мне следовало остановиться. До нее у меня были десятки любовниц… но никогда…, - произнес он и, несмотря на агонию воспоминания, его тело не могло забыть того наслаждения. Истон до сих пор мог ощущать себя внутри ее узкого лона.

– До той ночи я никогда не испытывал такого удовольствия, находясь в теле женщины.

– Расскажи мне, что произошло, Зак, - потребовала Сатерлин.

Она не собиралась останавливаться, пока он не расскажет.

– Нет, не моя вина в том, что я не знал о ее девственности. Но моя вина в том, что она забеременела.

– Господи Боже, - выдохнула она, впервые с потрясением и сочувствием.

Он почти боялся ее следующего вопроса.

– У вас нет детей, поэтому я допускаю три варианта – отказ, аборт или выкидыш.

– Это была замершая беременность. Хуже выкидыша.

Он услышал, как Нора тихонько ахнула и поморщилась от боли.

– Насколько хуже?

– Это ее чуть не убило. Грейс была слишком молода и не знала, что было нормальным, а что нет. В течение месяца она игнорировала боль. Мы были женаты всего две недели, когда она проснулась в луже крови. Со слов врача, был один шанс на миллион, что она в своем молодом возрасте и со своим здоровьем выживет. "Молодом возрасте", повторил он и посмотрел на меня, как на преступника. Таковым я себя и считал. Восемнадцать лет, а она истекала кровью в реанимации. Восемнадцать лет, а она должна была выйти замуж за мужчину более десятка лет старше себя, мужчину, который был для нее едва ли ближе незнакомца.

– Что было дальше?

Истон покачал головой.

– Грейс выжила. Но я не уверен, выжила ли наша семья, и следовало ли ей выживать. Каждый день я ждал, что она от меня уйдет. Мы поженились, потому что она забеременела. Потом беременность прервалась. Но Грейс так и не оставила меня. И все же, первый совместный год стал для нас адом. У меня была девятнадцатилетняя жена, которую я почти не знал, и которой пришлось перевестись в лондонский Королевский колледж, когда я ушел из Кембриджа, прежде чем меня успели уволить.

– Но вы сохранили брак.

– Сохранили. Как или почему, не знаю.

– Потому что она любила тебя, Зак. И потому что ты любил ее.

– Любил. Не то, что бы это имеет значение.

– Почему не имеет?

– Потому что все кончено. И Грейс недвусмысленно дала это понять.

– Откуда ты знаешь, что кончено?

– Потому что она меня оставила, Нора, - сказал он, сдобрив свой голос раздражением.

– Она тебя оставила?

По-видимому, Сатерлин была неуязвимой перед его злостью.