Гефестион до сих пор был в ночной рубахе и находился на ложе, слегка прикрытый простыней. Вокруг него кипела работа: слуги доставали его одежды, хлопотали с завтраком, а колонна пажей внесла кувшины с водой. Сам же Гефестион, опираясь на локоть, вяло щипал мясо с подноса.

Под простыней что-то зашевелилось. Из-под нее вылез мальчик, с тяжелыми ото сна глазами, и уселся на ложе, в явном недоумении. Гефестион ему улыбнулся. Пальцами он коснулся своих губ, затем губ мальчика. Похлопав его по плечу, он сказал: «Теперь можешь идти». Тот слез с кровати, абсолютно голый. Слуга накинул ему на плечи плащ и увел из покоев.

Евмен замер на пороге в ожидании, когда на него обратят внимание, старался не выказывать своего презрения по отношению ко всему этому зрелищу. Он жил и работал среди македонцев достаточно долго, чтобы научиться понимать их нравы. Под своим царем они сделались силой, способной покорить мир, но оставались теми горными пастухами, отделяемыми лишь двумя поколениями от традиций своих предков. Порой Евмен стремился попасть на их пирушки, когда это было ему необходимо. Но все же некоторые из этих пажей были сыновьями македонских аристократов, посланных служить офицерам царя, чтобы завершить свое образование. Евмен мог только догадываться, какое впечатление производило на этих молодых людей то, что утром им приходится вычищать содержимое желудка какого-то варвара из его кубка или удовлетворять его потребности ночью.

Наконец Гефестион признал Евмена.

— Ты сегодня рано, грамматевс.

— Мне так не кажется. Если только солнце не начало снова прыгать по небу.

— Значит, это я опоздал. Эх! — он указал секретарю на вертел с мясом. — Отведай. Никогда бы не подумал, что мертвый верблюд может быть таким вкусным.

— Оттого индийцы кладут в еду так много специй, что едят гнилое мясо, — заметил Евмен. — Уж лучше я буду довольствоваться фруктами и бараниной.

— Ты действительно скучный, Евмен, — сказал Гефестион напряженно.

Евмен проглотил обиду. Несмотря на бесконечную вражду эллина с македонцем, первый считал, что понимает настроение последнего.

— А ты скучаешь по царю. Осмелюсь предположить, что вестей нет.

— Даже половина наших лазутчиков не вернулась.

— Ты находишь утешение, забываясь между бедрами пажа?

— Ты слишком хорошо меня знаешь, грамматевс. — Гефестион бросил вертел на тарелку. — Возможно, ты прав насчет специй. Все же они пробивают себе дорогу в кишках, как наши всадники сметают ряды персов…

Он встал со своего ложа, скинул ночную рубаху и облачился в чистую тунику.

Евмен всегда считал, что этот македонец не похож на своих соплеменников. Ростом он превосходил большинство из них, у него были правильные черты лица, несмотря на довольно длинный нос, удивительные голубые глаза и черные волосы, которые он коротко стриг. Гефестион умел себя вести, но в то же время оставался воином, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы на его теле.

Всем было известно, что со времен их детства Гефестион был ближайшим другом царя и любовником со времен их юности. У Александра были жены, наложницы и другие любовники, последним из которых стал напоминающий чем-то червя персидский евнух Багоас, но правитель однажды, выпив слишком много вина, признался в присутствии Евмена, что для него Гефестион всегда оставался самым верным другом и единственной любовью всей его жизни. Царь, который всегда был осторожен даже со своими друзьями, назначил Гефестиона командовать этой частью своей армии, а перед этим сделал своим хилиархом [19] , то есть своим визирем, на персидский лад. В сердце Гефестиона тоже не было места для других. Его пажи и любовницы, которые должны были согревать его, когда правителя не было рядом, были для него ничем.

— Тебе доставляет радость видеть, как я тоскую по нашему повелителю? — спросил Гефестион, одеваясь.

— Нет, — возразил Евмен. — Я тоже за него беспокоюсь, Гефестион. И не из-за того, что он мой царь и его потеря принесет нам невероятное опустошение. За него я действительно волнуюсь. Ты можешь мне не верить, но, тем не менее, это правда.

Гефестион пристально посмотрел на грека, затем подошел к ванне, обмакнул в воду кусок фланелевой ткани и приложил ее к своему лицу.

— Я верю тебе, Евмен. Мы с тобой через столько всего прошли, сопровождая нашего повелителя в его великом путешествии.

— На край света, — мягко сказал царский грамматевс.

— Да, на край света. А теперь, кто знает, может, даже за его край… Дай мне еще немного времени. Пожалуйста, присядь, выпей воды или вина, отведай фруктов…

Евмен сел и взял несколько сушеных фиг. Это действительно было длинным путешествием, подумал он. И как странно, как жаль, что ему суждено закончиться здесь, в этом безлюдном месте, вдали от дома.

Подгоняемые в спину остриями копий воинов железного века, Байсеза, Сесиль де Морган, капрал Бэтсон и три сипая, приставленные их сопровождать, взошли на последний гребень. Перед их глазами предстала дельта Инда — равнина, пересекаемая сияющей широкой неторопливой рекой. На западе, в море, Байсеза заметила очертания кораблей, скрываемых густым туманом.

Байсеза с удивлением узнала в них триремы.

Перед ней раскинулся военный лагерь. Вдоль берегов стояли палатки, и кольца дыма от бесчисленного множества костров поднимались в утреннее небо. Одни палатки были огромными и стояли открытыми, как торговые лавки. В лагере все было в движении, все шумело и бурлило. Здесь были не только воины: мимо палаток медленно шли женщины, многие из которых несли что-то тяжелое, по мокрой земле шныряли дети, а по развороченным дорожкам носились собаки, куры и даже свиньи. Еще дальше, на поросшей болотной травой земле, за массивными ограждениями держали лошадей, верблюдов, мулов, стада овец и коз. Все и вся в лагере были испачканы в грязи: и самые высокие верблюды, и самые маленькие дети.