— Пусть думают бараны отузские, — сказал Христя Грише, — что мой «Карадаг» разбит молнией. А ты, Гриша, будь другом до конца. Сходи на виноградник и укрой планер. Дверь забей. Травой его закидай… Что хочешь сделай.

Гриша исполнил просьбу, но предупредил:

— Спрятал я, Христя, твою машину, но ей там не место. Все равно узнают. Николка как собака везде нюхает, а старичье только и толкует, что о машине.

Надо было действовать. И Христя стал действовать:

Синим утром, когда солнце покрыло море червонной чешуей, и было море похоже на гигантскую ослепительную кольчугу Христя вышел из дому.

— Куда, Христя? — спросил внука Василь.

— Я поеду, дедусь, в Сердоликовую бухту.

Христя уплыл в лодке один. Это показалось Николке подозрительным. Он попросил лоцмана Платовского, который вел в этот день в Отузы баркас «Верный», проверить — будет ли Христя в Сердоликовой бухте.

Христя отсутствовал почти до вечера.

Когда «Верный» вернулся из Отуз, Николка сбегал к Платовскому:

— Там?

— Я… его… там… не… видел. Но… лодка… его… там.

Платовский был с детства великим заикой. Он говорил отдельно каждое слово. Иначе не выходило.

— Значит, Христя там?

— Конечно… там. Где… ему… быть… раз… лодка… там. Из… бухты… в горы… не… вылезть… сам… знаешь…

Никожа согласился с Платовским. Но они ошиблись. Христя нашел способ пробраться в горы из Сердоликовой бухты. Привязав лодку у подножия отвесных скал, он переплыл в соседнюю бухту и ушел в горы. До этого не мог дойти вялый ум рыжего Николки.

В горах Христя разыскал знакомую ему брошенную хижину, недалеко от трассовых[3]) разработок. Избушка стояла на склоне горы. Дальше шла большая поляна, за ней еще поляна, — словом, и упражняться здесь было удобно и можно было укрыть планер.

С утра до обеда бился Христя над избушкой. Дверь была маленькая, низкая. Нужно было много ломать, чтобы планер нашел пристанище в этой хижине.

Через день планер «Карадаг» был благополучно перевезен и водворен в заброшенной горной хижине.

* * *

Созрел виноград. Море стало индиговым. Золотая осень полетела тонкими белыми паутинками, и первой желтизной запестрели сады.

К осени Христя совершил двенадцать пробных полетов. Он ждал всесоюзных планерных состязаний, твердо решив добиться права участия в них.

Николка бросил следить за ним. Дед Василь успокоился, и весь Коктебель вяло и без злобы посмеивался над Христей, прозвав его Летуном. Коктебельцы уверились в том, что чортова машина разломана разоренным небом. Незаметно подошло время планерных состязаний.

Лагерь планеристов был раскинут на диком пустынном склоне горы Узун-Сырт. Желтая, как мех шакала, полынь доживала последние дни. Ветер свистел в белый, омытый дождями и опаленный зноем лошадиный череп. Высоко-высоко над горами, степью, индиговым морем плавали крымские орлы, словно планеры изумительной легкости и гениально простой конструкции. На поляне, заросшей полынью, выросла авиационная палатка-ангар, гнездо искусственных птиц. Белые палатки летчиков-планеристов стали красивым рядом. Закурились синими дымками бивуачные костры. Приезжали и уезжали автобусы, подвозя новых участников состязаний и планеры.

В одной из палаток, над дверьми которой гордо красовался крупный авиационный значок, заседала техническая комиссия. Седоволосый, сероглазый, смуглый человек, пыхтя трубкой, говорил:

— Здесь вам не Англия и не Франция. Азарт и рекордсменство мы должны вводить в рамки. Пусть лучше не будет мировых рекордов, но и ни одной жертвы. Понимаете? Ни одной жертвы!

И техническая комиссия с тщательностью врачей осматривала планеры.

Четыре планера — легкий, как игрушка, «Сокол», два моноплана «Сурдес» и «Мятеж» и аляповатый тяжелый двухместный биплан «Демон» были забракованы. Их конструкторы ходили хмуро. Несколько раз они пробовали переубедить техническую комиссию. Ничего не выходило. Планеры выбывали из состязания как технически несовершенные.

Зато счастливцы-конструкторы, чьи планеры проходили трудный технический искус, ходили с гордыми улыбками, с яркими глазами, с выпяченной грудью. Они браво посматривали на парящих орлов, словно хотели сказать:

— Летайте, товарищи, летайте. Мы тоже скоро полетим!

На состязания прибыли тридцать четыре планера. Тридцать планеров были допущены до состязаний. Испытания на. прочность проводились строго. На одноместный планер вместо одного сажали троих.

Часовая стрелка совсем остановилась, обрела неподвижность, замерзла, — или это казалось Христе?

В последнюю минуту он струсил. Кто даст разрешение ему, болгарскому самоучке, в желтой рубахе и тарликах, принять участие во всесоюзных состязаниях, когда четыре великолепных планера сиротливо стоят в сторонке и хмурятся их конструкторы, может быть, знаменитые военные летчики?

Христя выжидал, отыскивая хоть одного знакомого летчика. И Христя отыскал. Он уже собирался итти в Коктебель обедать, как вдруг из палатки вышел высокий, широкоплечий, с шрамом на щеке летчик, тот самый, который сказал ему: