Раттнер и Косаговский подняли глаза. На верхней площадки крыльца стоял посадник.

— Здравствуйте и вы, спасены души! — в ответ на приветствие народа тоже кланялся он в пояс.

Сбросив тулуп на руки подбежавших стрельцов, посадник начал спускаться с лестницы, осторожно, боком ставя на ступени бревнообразные ноги в желтых мягких сапогах. За ним шел дьяк, неся в охапке бумажные свитки.

Не мало времени прошло, пока посадник спустился во двор. Он подошел к скамье, стоявшей на дворе, под одиноким могучим кедром, оставшимся от былой тайги, и тяжело опустился на нее. Засучив затем рукава кафтана, словно собирался драться на кулачки, и охолив ладонью тучную бороду, посадник начал «править суд».

— Ну, дьяк, спасена душа, — сказал он, — начнем со Христом. Што у тя седни?

Дьяк махнул кому-то в толпе рукой, и к скамье выдвинулись люди, закутанные в меха. По меховой одежде, по висевшим за спинами лукам и «тулам», набитым стрелами, легко можно было узнать охотников.

— Откулешные? — спросил строго посадник.

— Промышленники мы, христа-ради, кормилец! — ответил тихим робким басом один из охотников, положив перед посадником уставной, семипоклонный начал. — До тебя с великой докукой пришли.

— Ведомо, чан, то тебе, кормилец, что соболиный оклад платим мы с великою нужею, и в том неоплатном окладе не раз на правеже стояли и в захабне [4] ) сидели. Уменьшь, родимый, наш оклад! — бросился на колени охотник.

— Ага! — поднял значительно к носу палец посадник, но ничего больше не сказал и посмотрел растерянно на дьяка. Тот наклонился и начал что-то шептать посаднику на ухо.

«Вот оно что! — подумал Раттнер. — Посадник-то, оказывается, глуп, как боров, и на все глазами дьяка смотрит. Как в сказке — «звезда во лбу, а сам ни гу-гу!» Примем к сведению».

Дьяк выпрямился, глядя злобно на охотников. «Видимо, они ему приносом не угодили», — решил Раттиер. А посадник сразу приосанился.

— На псковскую деньгу я вам не верю! — вдруг рявкнул он сердито на охотников. — Век за вами податные стоят! Лежебоки… пьяницы!.. Теперь-то бы по чарыму [5] ) только и гонять зверя, а вы, собольи вотчины да бобровые гоны оставя, в город прибрели!

— Какой чарым, кормилец? — оправдывался охотник, — Упал уж чарым! Тайга яко зреемо от снегу очистилась!

— Кормилец, скинь хучь десятину дьякам да поминок старцам скитским! — ползали на коленях охотники.

— Грому на вас бож'ьего нет! — всплеснул в ужасе руками посадник. — У святых старцев, за нас грешных пред богом предстателей, последнее добро отнять хотите?

— Стрель тебя в бок! — сказал злобно, но вполголоса молодой охотник. — У вас все только бог! А кроме бога еще и жизнь есть!

«Прекрасно сказано, молодой человек! — улыбнулся Раттнер. — Вот оно что? Оказывается, и здесь есть этакое расслоеньице? Очень хорошо! Тоже принять к сведению…»

Охотники потоптались, глядя в землю. И вздохнув, сказали уныло:

— Прощай не то!

— Бог простит, спасены души! — ответил сурово посадник. — Выходи, чей черед.

Из толпы выдвинулась кучка людей в рваных сермягах, подпоясанных мочалами, в кожаных фартуках и кожаных же шапках. Изможденные лица, на которых нездоровым блеском горели глаза, груди ямами, руки с пальцами, сведенными лютым ревматизмом, — все это говорило о каком-то диком, нечеловеческом труде. Но странно, эти оборванные, искалеченные люди держались смелее и независимее только что ушедших охотников.

— Ровщики [6] )? — спросил посадник, заранее хмуря брови.

— Так, отец! — ответил бойко молодой парень с подпаленной бородкой и лицом, измазанным глиной. — Чего пытаешь, чай не впервой нас видишь!

— То-то, что не в первой! — буркнув озлобленно посадник. — Опять приказчикам своим чинитесь, супрбтивны?

— Не то, отец! — ответил спокойно парень. — Рассуди ты нас по-божьему! Получаем мы за десять пуд добытой глыбовой руды — три копейки! А в тех рудах бывает земля, мусор и камень всякой! А приказчики тое землю и каменья понуждают нас от руды очищать прочь! А такого уговору не было, сам знаешь. Заступись же за нас, отец!

Посадник, запустив яростно в бороду руку, наливался кровью, как свекла. Но молчал беспомощно, лишь смотрел умоляюще на дьяка. И дьяк выступил вперед. Поклонившись посаднику, он сказал:

— Дозволь, отец, слово реши! Есть здесь от железного ряда челобитчик. Допусти его до своей милости.

— Давай его! — обрадовался посадник, — Эй, где ты, спасена душа?

К скамье подошел степенный старик, одетый в опрятный желто-камчатный кафтан. Отвесив семипоклонный начал, он заговорил быстро, как по писанному.