Полковник собственноручно накинул пакет на голову старику Чапаеву, велел доктору Морозову подойти, шнурок у него из ботинка вытащил, начал пакет снизу к шее привязывать.

– Он же задохнется! – закричал Гаузе.

Тут капитан Левкой со всего маха сел толстым задом на Петра Гаузе, пришпилил его к нарам.

– Очень дешево и экономично, – сказал доктор Морозов. – Вы не видели моего термометра? Мне надо смерть констатировать.

– Ну гляди же, враг народа, на торжество твоих победителей! – сказал полковник.

Но тут, вместо того чтобы глаза выпучить и задохнуться в мучениях, старик Чапаев сильно воздух в себя втянул, пакет к губам прилип, все засмеялись на тщету усилий жизни перед надвигающейся смертью. А старик железными зубами шварк-шварк – в пластике дыра!

– Зубы! – закричал полковник. – Вижу зубы. Железные! Кто ему дал зубы? Последний пакет погубили! Всюду враги народа! Всюду наймиты фашистско-троцкистской разведки. Левкой, погляди, у П-234 есть зубы или он их Чапаеву одолжил?

Развернули Петру Гаузе рот, поглядели. А у него зубы на месте.

– Попрошу снять с меня орудие казни, так как она не состоялась. И еще дайте мне бумагу и карандаш, чтобы писать жалобу в Президиум Верховного Совета, – сказал старик.

– Снять пакет! – полковник ссутулился, постарел. – Назначить доследование. А тебя, Чапаев, мы все равно казним. Вот пришлют нам винтовки и веревки, обязательно казним.

Полковник быстро вышел. Остальные за ним. Только капитан Левкой задержался. Протянул Петру Гаузе листочек бумаги. Шевельнул носом – и нет капитана.

На листочке маленькими косыми буквами:

– Странное письмо, – сказал Гаузе. – Почему мне?

– А потому что ты странный человек, – ответил Чапаев. – Двадцать пять лет ревизии не было. Есть мнение, что ты – ревизор.

Старик кейфовал на диване, нежился после победы.

– Что же мне делать?

– Подшей к делу и жди.

Тут старик достал из щели за нарами синюю папочку, на которой было печатными буквами выведено:

Дата последняя еще не проставлена. А дата начала – сегодняшняя.

Ну и старик. Уже успел. Может, они с Левкоем заодно? Кто их тут всех разберет?

Махнул Гаузе мысленно рукой, подшил в дело жалобу на начальника лагеря и спросил:

– Вы говорите, Василий Иванович, что здесь никто двадцать пять лет не проверял. Как это понимать?

– А так и понимай. У нас лагерь специальный. Для особо важных преступников, которых следует забыть. К нам и до пятьдесят третьего года редко начальство заглядывало. А с тех пор никто и не приезжал. Даже не знаю – доходят ли до товарища Вышинского и лично товарища Сталина мои бесконечные жалобы.

– Погодите! – воскликнул тут Гаузе. – Если к вам никто не приезжал, значит, о вас забыли!

– Нельзя забывать. Никто о нас не забывал. Просто усилили секретность, – сказал старик. – Так усилили, что птица без разрешения не пролетит.

– Нет, забыли, – упорствовал Гаузе. – Не может быть, чтобы патронов не привезли. Подумайте, Василий Иванович, – разве может быть, чтобы патронов не подвезли?

– С патронами ты меня уел. С патронами не объясню. А может, экономят?

– Неужели бы на вас пулю пожалели?

– Нет, на меня бы не пожалели. И все-таки, с чего бы им о нас забыть?

– Потому что времена изменились.

– Времена не меняются, – старик сказал. – Люди меняются, а времена не меняются.

– Сталин умер, Берию расстреляли. И как раз в пятьдесят третьем. Двадцать три года назад!

– Чего?

– Сталин, говорю…

– Врешь, – сказал старик. – Теперь-то я вижу, что ты и в самом деле – Гитлер, враг нашей Родины. Сталин никогда не умрет.

И как уж Гаузе старался, убеждал, но старик Чапаев был непреклонен.