– И ничего я себя не терзаю, – с улыбкой возражаю я. Но Брэндон на такое не ведется: он кидает на меня взгляд, исполненный отвращения. Его брекеты мерцают в лучах телеэкрана.

Я отвожу глаза, но взгляд упирается в старые трофеи, триумфально выставленные на книжных полках. Все эти крохотные медные фигурки, забрасывающие металлические мячи в корзину. Готовые к трехочковым. Они теперь совсем меня не радуют. Я не чувствую никакой гордости. Вместо этого я… ужасно на себя зла. Я улыбаюсь Брэндону, делая вид, что ничего не случилось.

– Да я просто смотрела, – оправдываюсь я. – Ну, как фильм по кабельному.

– Ага, конечно, – ворчит Брэндон, закатывая глаза за стеклами очков. Сегодня они мерцают, как две луны. – Именно поэтому ты «просто смотришь» это видео посреди ночи, запершись одна в комнате. Если бы все было так невинно, ты бы не пряталась.

Я щурюсь и складываю руки на груди. Вскидываю брови, показывая, что не собираюсь ни класть пульт на место, ни выключать телевизор.

– Слушай, Челс, я же за стенкой, – сообщает мне брат. – Мне слышно, чем ты занимаешься. Снова и снова пересматриваешь свою последнюю игру. Ты хоть спишь когда-нибудь вообще?

Он застыл в дверях, дожидаясь ответа.

Стараясь игнорировать сам факт его существования, я снова запускаю видео. На экран заново врывается школьный спортзал. Суперсовременное покрытие пола блестит в свете ламп словно кожа, смазанная детским маслом. Маркировка – черные линии, отмечающие середину поля и зоны штрафных бросков – знакома мне, как свои пять пальцев. Я сижу на краю кровати и наклоняюсь вперед, прищуриваясь, чтобы получше разглядеть прежнюю себя. Удивительно, как игра обостряла тогда все мои чувства. Я похожа на пикирующего орла, готового растерзать ничего не подозревающую жертву. Именно так я и собиралась поступить с игроками команды из школы «Аврора», которые приехали на нашу домашнюю площадку. Я собиралась оторвать кусок сочной плоти с их нежных щенячьих косточек.

Чирлидерши по сторонам поля орут свои дурацкие кричалки. Даже сейчас, когда я смотрю матч раз, на верное, в пятисотый, слова все еще кажутся мне нелепыми.

Орлы, орлы, сильны и смелы. Достойны вы всякой хвалы!

Камера отворачивается от поля и показывает крупный план подпрыгивающих бедер под фиолетовой каймой плиссированной юбочки. Весь экран заполняется этим изображением напряженных мускулов.

– Брэнд, – причитает откуда-то из-за кадра Гейб. – Игра. Снимай игру.

Изображение размывается: Брэндон снова переводит камеру, на сей раз на прекрасное лицо Гейба.

– Ну же, – стонет тот. – Будь так добр.

Он трясет головой, и на глаза ему падает несколько золотистых локонов. Глаза у Гейба такие зеленые, что поначалу вам бы показалось, что это просто пятна краски на лице. Или линзы. Они того самого оттенка, про который думаешь «конечно, так я и поверила», только разница в том, что это и есть его натуральный цвет. Точь-в-точь как холмы Ирландии: они кажутся отфотошопленными для туристического проспекта, но существуют в реальности. Гейб поджимает пухлые губы:

– Мог бы хоть немного погордиться сестрой, знаешь ли.

Изображение дергается: Брэндон вновь направляет камеру на чирлидерш. Три из них смотрят не в объектив, а чуточку в сторону. На моего Гейба. Три чирлидерши слегка помахивают ему кончиками пальцев. Хихикают и выпячивают грудь, демонстрируя роскошные фигуры. Так модели в шоу «Угадай цену» показывают на лоты.

– Я вообще тебя не понимаю, – говорит Брэндон. – Ты мог бы выбрать любую из них…

Гейб фыркает (камера показывает мочку его левого уха, а потом резким движением отходит назад).

– Твоя сестра интересней, – говорит он. – Мне пришлось ее уговаривать.

Его слова подхватывают меня, точно мяч, и швыряют обратно в первый год учебы. Тогда король белых танцев то и дело появлялся у моего шкафчика, подмигивал мне в коридорах. Отправлял эсэмэски, когда я уезжала с командой играть в другие школы. Я до сих пор отчетливо слышу, как девчонки дразнили меня, будто у Гейба вши, пихали меня локтями. Иногда ревность проявляется именно так. Ты ведь не будешь это есть? – спрашивают люди, сморщив нос и показывая на шоколадную печеньку в твоей руке. Как только согласишься, мол, конечно, не буду, так они выхватят ее из твоих рук и запихнут целиком в рот, и щеки у них надуются, как у Диззи Гиллеспи.

Однако, даже когда я сказала так про Гейба («Да, вы правы, он не в моем вкусе»), он не сдался. Не позволил никому себя увести. Ни девочкам из моей команды, ни чирлидершам, ни теннисисткам в их коротких юбках, ни главе дискуссионного клуба, ни выпускнице-отличнице. Он продолжал осаждать меня: говорил, какое счастье для него – хоть немного погреться в лучах моей звезды. Со мной никто раньше так не разговаривал. Когда я наконец согласилась на свидание, вся женская половина школы забила копытом по плитке коридоров. Серьезно, мне показалось, что случилось великое землетрясение в Ново-Мадридском разломе: то самое, которое давно уже предсказывают сейсмологи.