Шрифт:
— А сережки Василисины тут при чем?
— Для излучателя транслятора необходимы были две пластины из венерианского минерала призмалита. Именно из этого камня и именно такой формы и были серьги моей бывшей сокурсницы Василисы…
— Так это что же теперь на Руси-то делается?! — встрепенулся Иван. — Богатыри теперь — не богатыри, сапоги — не скороходы, а Марья моя — не искусница?!
— Точно, — подтвердил Кащей.
— Ох вы бедные да несчастные — люди русские!.. — запричитал Иван. — Как живется-то вам нынче тягостно! — Он поднял блестящие от слез глаза на Кащея. — Ведь по себе чувствую… Глянь на басурманов-то этих, — кивнул он на Кубатая со Смолянином, — им что поле, что не поле — все едино, а у меня, человека исконно русского, словно лопнуло что внутри…
— Это кто, вы, что ли, человек исконно русский? — поднял брови Кащей. — Иван Иванович, милый, вы ж негр натуральный!
— Да я… да за такие слова!.. — аж запыхался Иван от возмущения.
— Вот, извольте сами убедиться, — протянул Кащей Ивану зеркальце.
Тот уставился на отражение. Все — как обычно: кудри по-русски вьются, нос — по-русски вздернутый… Вот только черное все, черное!.. И волосы, и кожа!..
— Это сажа, сажа въелася, — слабо крикнул Иван в оправдание, да тут же и заплакал от неубедительности своих слов.
— Брось кручиниться, Ваня! — попытался успокоить его добрый Кубатай. — Главное, дух у тебя русский. Вон, Пушкин Александр Сергеевич тоже был негр немножко, а его до сих пор помнят — как великого русского поэта…
Иван только всхлипнул горестно в ответ. Тогда Кубатай высказал другой успокоительный довод:
— Известно, что русская нация тем испокон и сильна была, что все лучшее от других в себя вбирала да впитывала. Вот, к примеру, писатель французский Дюма на Руси так популярен был, что чуть ли не за своего почитался, а некие Жуки, музыканты аглицкие, любы всякой душе русской были… И вообще, говорят, каждый второй русский — евреем был, и ничего, стояла Русь-матушка!..
Но Иван все причитал безутешно:
— Пресвятая Богородица, как же теперь жить-то я буду?.. Да что я? Как вообще-то?!!
Тут вроде бы и сказке конец.
Послесловие,
из которого любознательный читатель узнает, что веселее быль делать сказкой, чем сказку — былью, а читатель пытливый — мораль извлечь может
Ан нет. Проплакавшись, Иван-дурак тяжело вздохнул и с ненавистью посмотрел на свою пухлую черную руку. Негр! Негр! И никуда от этого не деться. Кончилась Русь-матушка, и кончил ее он, вот этими самыми пухлыми черными ручками.
Всхлипнув, Иван утер слезу, посмотрел на мудреца. Тот понимающе кивнул и продолжил успокаивающе:
— Что тебе сказать, негр… Точнее — афрорусич, или черный русский. По опыту забытых цивилизаций прошлого предположу, что эти названия для тебя будут менее обидными.
— Менее, — вздохнул Иван-дурак. — А все равно — тяжко…
— Не кручинься, афрорусич Иван-дурак. Русь ваша все равно останется, будет тут заповедник фольклорный, как и раньше. Наедут мудрецы, такие же, как и я.
Кубатай вдруг замолчал. И в голове Ивана мелькнул луч света… то есть надежды.
— Кубатай-Кубатай, — вкрадчиво сказал он. — Как обидно, что Русь для всех мудрецов станет открыта. Так бы ты в памяти народной остался, былины бы о тебе слагали, богатыри твоим именем клялись… А теперь? Кто, кроме нас, тебя вспомнит? Кто песенку споет?
— Я за славой не гонюсь, — сухо ответил Кубатай. — Былины, подумаешь… Я в пяти рассказах да двух повестях героем выступаю. Прямо так и написано, черным по белому: «Кубатай — герой». Обо мне, может, еще оперу напишут. Роман, может быть…
Манарбит вскинул голову и пристально посмотрел на Кубатая. Спросил:
— Звал, генерал-сержант?
— Нет.
— Значит, почудилось…{75} Эх, конец Руси великой пришел. Да и я теперь долго не протяну. С моими черными делами да на нынешней чистой совести…
— Чтой-то вы заладили — черные, черные! — завопил Иван. — Черным по белому, черные дела… Намекаете?
— Пошла этническая напряженность, — опасливо ежась, сказал Смолянин. — Вначале они негров прищучат, потом…
— Не мешай! — оборвал его мудрец. — Кубатай думать будет!
И он погрузился в процесс мыслительной деятельности. Вначале неглубоко, а потом и с головой. Минут пять длилось молчание, потом Кубатай изрек:
— Не могу не признать, что разрушение транслятора не пошло на благо человечеству. Полностью отметаю личные корыстные мотивы в этом решении. Полностью! Иван, былины обо мне петь будут?
— Будут, будут, — затрепетал Иван.
— Хорошо. Отметаю личные мотивы! Предлагаю восстановить транслятор!