— Какое? — спросил обрадованный Кубатай.

— Велено тебя с толмачом к князю Владимиру доставить. На предмет вашей благонадежности. Советник новый, Гришка Распутин, чего-то против тебя имеет.

— Не пойду! — завопил Кубатай. — И не проси!

— Да я и не прошу вообще-то. Возьму вас с толмачом под мышку да и отнесу в темницу. Делов-то…

Снова наступила тишина. Мудрец откашлялся и укоризненно сказал:

— А говорил: «Зла не держу»…

— Так не держу ведь! Приказ князев!

— За приказами легко прятаться. Эх, Иван…

— Да я ни при чем!

— Знаю, знаю… Как приедет Марьюшка меня разыскивать, скажи: сгинул, мол, Кубатай, в застенках княжецких, велел кланяться, сыночка одной подымать… И не забудь уточнить, что ты — ни при чем.

Несколько мгновений Иван-дурак простоял столбом, нервно жуя воздух, потом из глаз его покатились слезы.

— Ой… ой, доля моя тяжкая… и зачем я пошел тебя искать?..

Кубатай ждал.

— Бегите! — решил Иван. — Бегите с Руси, нехристи! Да побыстрее!

— Будет сделано, Иван! — оживился Кубатай. — Береги себя, в гости приезжай, будет что нового — пиши! Смолянин!

Из дверей показался растрепанный толмач.

— Надо менять дислокацию, — сообщил ему мудрец. — Против нас строят козни!

И чужеземцы рванули по лесенке. А Иван-дурак, поглядев им вслед, зашел в горенку.

Вышивальщицы встретили его появление удивленным писком.

— Ну что, девки, будем визжать или медовуху пить? — мрачно спросил Иван.

— Медовуху? — оживились златошвейки.

— Ее самую. — Иван достал из-за пазухи бутыль медовухи и чекушку царской водки, припасенные в каком-то трактире. — Сладенькое — дамам, а нам, богатырям, — напиток покрепче!

И начался девичник.

Долго ли, коротко ли топил Иван свое горе горькое да измену нежданную, то неведомо. Только под утро вышел он из терема, провожаемый вздохами златошвеек, взял у старика служивого, укоризненно качающего головой, булаву и побрел куда глаза глядят.

На то, что три богатыря запропастились куда-то и не дождались его, Иван особого внимания не обратил. А зря! Дело было так…

Отпущенные благородным Иваном нехристи вихрем слетели по лестнице и уж совсем было собрались убегать, как вдруг…

— Мудрец с толмачом! — завопил Алеша Попович, протягивая к бедным чужеземцам карающую длань. — Никак убегли от Ивана?

— Он нас сам отпустил! — неосторожно сообщил Кубатай.

— Погубит Ваню доброта, — покачал головой Алеша Попович. — Совсем парень умом тронулся — на гнев княжий нарывается!

— Ничего, мы его спасем, — решил Илья Муромец. — Отведем басурманов в темницу, а сами скажем, что их Иван поймал.

Так и сделали. Подхватили чужеземцев, бросили поперек седел да и поскакали…

А Иван, томимый печалью и жаждой, шел по просыпающемуся Киеву. Прошел мимо Днепра, где на берегу парубки с дивчинами жгли костер и пели частушки, посидел на завалинке какой-то хаты, под развесистой опунцией, пугнул макаку, ворующую на общинном поле батат… И решил: надо идти с повинной. Кубатай со Смолянином уже далеко, никто не догонит. А скрывать свой поступок — не богатырское дело.

Дворец Владимира возвышался невдалеке от терема Советников, где денно и нощно сидели княжьи мудрецы. Терем был обложен хворостом, а неподалеку дежурили стрельцы с огнивами — на случай, если князь решит провести перевыборы. Иван забрел в сторожку, поболтал со скучающими стрельцами, попил кваску и немного посплетничал. Тема была одна, неиссякаемая — причуды Гришки Распутина, княжьего приятеля и помощника. В последнее время Гришка взял манеру париться в бане с замужними бабами, причем на прелести их не глядел, а требовал хлестать его веником и поливать квасом… Сойдясь со стрельцами на том, что поп Гапон был не в пример лучше Гришки, Иван распрощался со служивыми и пошел сдаваться.

Долго бродил Иван по дворцу. Владимир еще почивал, а сдаваться кому попало было не с руки. Наконец, утомившись, Иван направился прямо в застенки, решив ознакомиться с будущей квартирой.

В застенках было тихо, лишь из пыточной камеры доносились голоса. Со скуки Иван решил послушать и подошел поближе…

— Признавайтесь, тати, супротив князя нашего злое замышляли?

— Опомнись, крестьянин! — урезонивал кто-то говорящего. — Нам князь твой даром не нужен!

— Ага, значит, власть ни в грош не ставите?

Иван приоткрыл дверь…

Посреди пыточной камеры стоял Гришка Распутин в алом армяке, подпоясанном веревочкой, и многозначительно крутил в руках плеть. А перед ним, привязанные к дубовым колодам, сидели… Смолянин и Кубатай. Иван в сердцах плюнул:

— Вот ведь остолопы! Все одно — попались!

— А скажите-ка, нехристи, — голос Гришки вдруг изменился, — как вы детишек спасли?

— Каких детишек? — удивился Кубатай.

— Стаса с Костей! Я ж их спрятал надежно! А с реальностью ничего не делается!