— Слушай меня, Аленушка, — зашептал Гапон. — Наконец-то пришло за батюшку твоего, Соловушку, отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!

Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец взорвалась:

— Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянный! Русь-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. — И она выдернула из-под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.

— Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, — принялся ласково приговаривать Гапон, отступая в глубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую — с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей рушник в лицо.

Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком избу.

— Ничего, ничего, Аленушка, — приговаривал Гапон, корабельным канатом скручивая ей руки и ноги, — баба ты норовистая, что кобылка необъезженная… Вот стану наместником, свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. — Сказав это, он прощальным поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в них толстенный кляп из скомканной скатерти. — Ты тут полежи, отдохни, — сказал он на прощание безответному телу, — а я пока сбегаю с Черномором разберусь.

С этими словами поп поспешно выскочил из избы.

…А во княжецких палатах тем временем происходило вот что. Только было собрался Владимир от волнений отдохнуть, как отворилась дверь и вошла Несмеяна.

— Обидчика моего не нашли, папенька? — кокетливо спросила она, поправляя рукава шитого бисером сарафана.

— Обидчика, обидчика… Ищут, — рассеянно сказал Владимир, озираясь по сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик уволок? Казню… А! Вот она!

Владимир подобрал невесть как закатившуюся под трон корону, обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.

— Чего вырядилась в праздничное? Сарафан небось из китайского сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец-то у тебя — князь, и то по-простому одевается! — Он похлопал себя по бокам, демонстрируя полосатую пижаму.

Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.

— Грустно, папенька. Посмеяться хочется.

— Так ты посмейся, — оживился Владимир. — Народу объявим, что я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!

Царевна покривила губы, старательно развела их пальцами вверх и застыла.

— Ну, — подбадривал Владимир. — Давай хохочи, золотко!

— Чего с Емелей будет, как сыщут? — продолжая кривить лицо, спросила Несмеяна.

— Казним. Голову с плеч скинем, как положено.

Несмеяна тихо, уютно заревела.

— Ты чего, дочка?

— Люб он мне! — не прекращая реветь, сказала Несмеяна. — Все женихи — придурки какие-то, клоуны, шуты гороховые. А он — серьезны-ы-ы-ый! Богаты-ы-рь!

— Липовый, — не терял духа Владимир.

— Какая разница, — огрызнулась Несмеяна. — Про то никто не ведал!

— Так чего ж шум подняла? — не выдержал Владимир.

— Дура, — самокритично призналась Несмеяна. — Все равно никому меня не развеселить. Соврала бы: мол, заставил он меня посмеяться маленько, стала б женой богатырской. Внука бы тебе родила, наследничка!

Владимир потер лоб. Последний довод, похоже, попал в больное место.

— Значит, так, дочурка. На Емеле свет клином не сошелся. Есть и другие на Руси богатыри. Кто нам первым на глаза попадется, того и окрутим.

Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но возразить не успела. В дверь заглянул стражник и виновато произнес:

— Аудиенции просят, пресветлый княже!

— Занят я! — гаркнул Владимир.

— Убедительно просят, — не унимался стражник, потирая шишку на лбу. — Не кто-нибудь, а добрый молодец Иван-дурак. С булавой. Может, пустим?

— Ох и распустились вы… — начал Владимир и вдруг оживился: — Добрый молодец, говоришь? — Он заговорщицки глянул на Несмеяну. — Отлично. Даже лучше, чем богатырь, а то они больно наглые да своенравные. Пускай!

Стражник исчез, а в палаты вбежал Иван-дурак. Со сладостным для княжецкого уха криком: «Не вели казнить, вели миловать!» — он бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.

— А, ты, значит, и есть Иван-дурак, — приглядевшись, разочарованно сказал князь. — Казнить не буду, но и награду отложим. Верно, Несмеянушка?

Та согласно кивнула.

— Не за себя прошу, за друзей моих, — вставая, сказал Иван. — Не виноваты они, княже!

— Это кто ж не виноват? Илюшка, Алешка да Никитич Добрынька? Ну ты загнул! Несмеянушка, ты только послушай: над ним самим подозрение висит, а он за изменщиков просит!

Владимир поправил корону, прошелся взад-вперед, заложив руки за спину, и задумчиво произнес: