— Он возвратил нам тепло. Есть тут такие, что мерзнут? Нет, таких не найдется.

И объявил, что они немедля выступают на Йорвик — и предадут огню все Ухтредовы поселения, датские же не тронут. Это очень важно.

— Только Ухтредовы! Не датские!

Пошатываясь, Гест подошел к Пасти, который как раз отрубил руку покойнику, чтобы забрать золотое запястье, и поблагодарил за спасение своей жизни. Тот недовольно посмотрел на него и косноязычно крикнул, что не по заслугам Гесту честь, ему ярл приказал. Потом вдруг сменил гнев на милость, широко улыбнулся и спросил, во сколько, интересно, сам Гест ценит свою жалкую жизнь.

Гест покачал головой, снял с пальца перстень, подаренный Гюдой, протянул ему. Пасть поднес перстень к браслету, которым аккурат успел завладеть, продемонстрировал, как он мал, и с усмешкой покачал головой:

— Маленький человек, маленький перстень.

Гест отошел от него, сел рядом с Хавардом. Побратим спросил, не ранен ли он.

— Нет, — ответил он.

— Я видел, как ты упал, — сказал Хавард, выложив на траву свои трофеи, и спросил, не хочет ли Гест что-нибудь взять себе, например топор, он ведь вроде бы лишился всего, что имел, кроме этого нелепого маленького меча.

Гест устало улыбнулся.

Хавард пожал плечами, завернул оружие в кусок парусины, привязал к седлу. Гест сообразил, что за последние несколько дней его уже дважды застали врасплох, словно у него не только ранено плечо, но и повреждены глубинные фибры его существа, ведь он утратил проворство, и прозорливость, и остроту мысли. Что со мной? — думал он.

Пять дней спустя датское войско сосредоточилось на окраине деревни Тадкастер, неподалеку от римской дороги на Йорвик. Гест лежал на сермяжном одеяле у опушки леса и пытался заснуть, но тщетно, уже который год он толком не спал. Мрачно смотрел в спину ярлу, а думал лишь об одном — искал надежду, ведь с тех пор, как переправились через Хумбер, они дважды сталкивались с Ухтредом и однажды — с Ульвкелем, из всех трех сшибок вышли победителями, правда с большими потерями, а Гест и в этих случаях, мягко говоря, не отличился.

Но по крайней мере дождь прекратился, тучи обернулись туманной дымкой, тающей в белесой голубизне неба, подморозило, слабые солнечные лучи поблескивали в заиндевелой ярко-зеленой траве, и бесконечные холмы раскинулись вокруг, точно волны в зеленом травяном океане.

Позади ярла стояла его дружина, рядом с ним сидел на коне Кнут сын Свейна, датский конунг, семнадцатилетний юнец, одержимый грандиозной идеей, завоеватель. Оба они негромко беседовали. Разговор шел о деревушке Тадкастер, что лежала впереди на расстоянии нескольких полетов стрелы: что там за население — скандинавы или англосаксы? Ждать ли новой схватки? Ярл и конунг на что-то показывали, жестикулировали, Гест слышал, как они смеются.

Однако нападения не последовало. Три всадника внезапно выехали из лесу поодаль и не спеша направились к ним, на расстоянии друг от друга, разведя руки в стороны, словно обрубки крыльев, один сжимал белый флаг, вяло колыхавшийся в безветренном воздухе.

Ярл и конунг спокойно ждали. В пяти шагах от них всадники остановили коней. Тот, что с флагом, приветствовал обоих, назвал свое имя и сообщил, что он посланец Ухтреда, олдермена Нортумбрии, который приглашает датского конунга и его людей встретиться через три дня в замке Кингс-Сквер в Йорке — для переговоров. До тех пор Ухтред объявляет перемирие.

Кнут хотел было ответить, но все-таки обернулся к зятю.

— Скажи Ухтреду, — отвечал Эйрик, — что мы питаем глубочайшее уважение к нему и его людям, они из числа храбрейших воинов, с какими нам доводилось сражаться. И мы будем рады принять его в стенах Королевского замка в Йорке, через три дня. И тоже объявляем перемирие по всей Нортумбрии на этот срок.

Человек с флагом в замешательстве огляделся по сторонам, сумел взять себя в руки, неуверенно поклонился и повернул коня.

Конунг и ярл не двинулись с места, пока посланцы Ухтреда не исчезли из виду. И снова Гест услышал их смех средь зеленой стужи. Эйрик наклонился к Дагу сыну Вестейна, что-то сказал ему на ухо и неторопливо поехал к деревушке, меж тем как измученное войско взгромоздилось на уцелевших лошадей и поползло следом, ковыляющей, вялой вереницей, похожей на беженцев, призраков, мертвецов… Тут только до них дошло, чему они были свидетелями: большой полководец, один из славнейших в Англии, объявил о капитуляции. Я мог бы первым догадаться об этом, подумал Гест, но, увы, он и тут опоздал.

Тою же ночью он был разбужен Дагом, вырван из сна, сравнимого разве что с вечностью, и обнаружил, что лежит рядом с Хавардом в полуразрушенной конюшне. Очухаться ему толком не удалось, потому что Даг схватил его за ноги и по усыпанному соломой полу выволок наружу.

— Ярл желает говорить с тобой, — бросил воевода, поставил его на ноги и по узенькой улочке, освещенной факелами, зашагал к постоялому двору, где ярл сидел за выпивкой, в обществе четверых мужчин, которые при их появлении тотчас встали и ушли. Эйрик предложил Гесту сесть, а когда и Даг удалился, долго изучал его лицо, будто никогда раньше не видел, потом подвинул ему кружку с пивом и сказал:

— Будь ты ярлом Нордимбраланда и вздумай заманить датское войско в засаду, какое место подошло бы лучше Тадкастера, где все спят?

Гест уже почти проснулся.

— Ты это предусмотрел, государь.

— Верно, — сказал Эйрик и тотчас потерял интерес к этой теме. — Эдрик поставил вокруг деревни дозоры, мы можем спать спокойно.

Ярл помолчал, глядя на Геста тем же взглядом, что был ему знаком по первой встрече в Нидаросе, потом напрямик спросил, знает ли он «Бандадрапу».

— Да, знаю, — ответил Гест и, увидев, что ярл ободряюще кивнул, пропел стихи от начала до конца.