Гесту не удавалось прочесть по лицу Хакона его мысли, ведь Хакон уже не был юнцом, он походил на отца в расцвете славы, в те времена, когда Гест в лучах вешнего солнца стоял перед ними в Хладире и слышал, как срубили голову Рунольву, — и внезапно его осенило, почему он так и не распростился с этим княжеским домом: наверное, все дело в мести, она исподволь зрела в нем, хотя сам он этого не сознавал, месть была хитра и коренилась так глубоко, что ускользала от мысли, недаром ярл много раз на это намекал.

Потом он снова отметил, что у Эйрика недостает одного зуба, впрочем, с тем же успехом он мог бы лишиться и двух, и, успокоившись, опять сделался угодливым исполнителем разумных наказов Гюды. Но гонцов за нею не послали. Лишь в связи с этим ярл выказал неуверенность, как в тишине после Рингмарского сражения, он будто хотел защитить себя, и сын это понимал.

— Ты боишься умереть, — сказал он.

— Нет! — выпалил отец, пытаясь сесть. Но не смог. Взглядом он приказал епископу выйти вон, потом посмотрел на сына. — Да, боюсь. Теперь боюсь.

Он перевел взгляд на Геста и вскричал:

— А вот он боится всегда, хоть опасаться ему нечего!

Повисло долгое молчание. Потом Эйрик тихо проговорил, словно давая последнее напутствие:

— Если Кнут выразит недовольство замирением с Малькольмом, не защищай этот шаг, скажи, что так решил я, именно я, а не ты и не Даг. Обещаешь?

Хакон обещал. Гест с привычной для малорослого человека обидой отметил, что его опять как бы и не видят, и подумал: вот лежит мужчина, если он умрет, то оставит вдовой не кого-нибудь, а Гюду, мужчина, так и не узревший истинного Бога, но помышлявший о границе меж двумя странами, которая уменьшила его владения, мало того — изо всех сил старавшийся унести месть с собою в смерть, как давным-давно следовало бы поступить и ему.

Но ярл не умер. Больше месяца он пролежал в Дареме. Пока Даг сын Вестейна не закончил пограничные дела с шотландцами и не воротился на юг. Как раз тогда грянула одна из здешних оттепелей, которые случаются совершенно не ко времени. Ярл, седой, состарившийся, но с победоносной улыбкой на губах, сидел на шкуре возле епископского дома, глядя на бледное солнце.

— Пришлось мне отдохнуть маленько, — сказал он Дагу, который быстро соскочил с коня и бросился к нему. Ярл схватил его за руку и неуверенно стал на ноги. — Видишь, я крепок, как конь.

Три дня спустя они прибыли в Йорвик, где ярл был передан под опеку супруги и надолго скрылся из глаз окружающих. Лишь летом он появился вновь, причем выглядел на удивление бодро. Издалека. Вблизи было видно, что взгляд у него как мутная вода. Государственными и военными делами он тоже не интересовался, препоручил сыну и Дагу все то, с чем не справлялся Гримкель.

Ярла интересовали только вести с родины, которые он узнавал от купцов, священников и скальдов, что приезжали в Йорвик к нему на поклон, с дарами и прошениями. Он принимал их и терпеливо выслушивал, расспрашивал о новых порядках в Норвегии, был сдержан и неизменно отметал все призывы взяться за оружие. Эйрик ярл все для себя решил. Он сидел на своем месте, на юге и на севере царил мир, а умный человек затем и воюет, чтобы установить мир.

— И не думайте, будто я так говорю потому только, что состарился! — восклицал он.

Об этом Гесту рассказал встревоженный Гримкель, который полагал, что один только маленький исландец в состоянии вразумить ярла.

— Он просил меня прийти? — спросил Гест.

— Нет, — ответил Гримкель.

— Тогда я к нему не пойду, — сказал Гест.

За последние полгода он и Гюду в глаза не видел. Таинственное поручение, возложенное на него в Шотландии, было исполнено незримою дланью, которая не притязала ни на одобрение, ни на внимание. Однако наутро аббат явился снова, на сей раз с ярловым приказом. Гест пошел в замок, был впущен, но Эйрик встретил его с удивлением:

— Что тебе нужно?

— Гримкель сказал, ты хочешь говорить со мной.

Ярл стоял у окна. Теперь он опустился на лавку.

— Нет, я тебя не звал.

Гест собрался было удалиться, но ярл остановил его.

— Гримкель боится утратить свое влияние, когда я состарюсь и умру, — сказал он, — вот и хочет, чтобы ты меня вразумил.

Гест молча кивнул.

— Ты ничего не скажешь? — спросил ярл.

— Нет.

Ярл спокойно взглянул на него:

— Я не здоров и не болен. Так, серединка на половинку, и ничего поделать не могу. — Он вдруг вспомнил о чем-то и шевельнул длинными костлявыми пальцами. — Поди-ка сюда!

Гесту пришлось скинуть с плеч рясу, показать рану.

— Надо же, почти заросла, — удивился ярл.

Хочешь не хочешь Гест кивнул.

— Это Обан тебя излечил?

Гест пожал плечами: дескать, кто его знает, но Обан, пока был рядом, все время интересовался раной, пользовал ее травами, производил всякие загадочные манипуляции, в конце концов она стала зарастать — медленно, как взрослеет ребенок, — и вполне возможно, этому способствовали Обановы руки.

— А вот мне он помочь не в силах, — пробормотал Эйрик. — Больше года дневал тут и ночевал, но толку чуть. И на все мои вопросы отвечает одно: дело в том, что я не препоручил себя Господу.