Весной Званцев переехал в чудесное подмосковное местечко Абрамцево, где снял дачу, оказавшуюся неподалеку от дачи Антонио Спадавеккиа.

Тот был в восторге, застав своего друга за странным предписанным ему методом восстановительного лечения.

Званцев сидел на скамейке у цветочной клумбы и, глядя на окно мезонина, жужжал на выдохе, стараясь довести жужжание с десяти секунд до минуты.

— Ладно, тебя заставили тянуть букву “же” и ты можешь только “ужжаться”, а не букву “эс” или “эр”, — в своей обычной манере заявил Антонио, — а то не приведи Бог!

Здесь в Абрамцеве они задумали и совместно создали три одноактных оперы, посвященных космической теме. Музыка Спадавеккиа на либретто Званцева. При исполнении одной из них в День космонавтики в Кремлевском Дворце съездов, Антонио познакомил Сашу с первой космонавткой Земли Валентиной Терешковой.

Летом Званцев совсем окреп. Много гулял вдоль милой и холодной речки Вори. Сидел часами в парке былой усадьбы Аксакова-Мамонтова, часто заходил в старый помещичий дом Аксакова, ныне музей. Общался с памятью выдающихся людей прошлого серебряного века: Гоголя, Аксакова, Мамонтова, Васнецова, Серова, Врубеля…

Его хорошему настроению немало способствовала телеграмма из Израиля о присуждении его этюду золотой Олимпийской медали, которую в заграничной посылке доставили на Ломоносовский проспект, и его старший сын инженер-капитан III ранга Олег привез отцу. В отличие от спортивных медалей на ленте, одеваемых на шею, она была настольным украшением с изящной подставкой, ничем другим от спортивных наград не отличаясь.

Но Званцев не торопился почувствовать себя “Олимпийским чемпионом”. В отличие от спортивных результатов, определяемых сразу на месте, присуждение шахматных конкурсов задач и этюдов входило в силу месяца через два, если произведение не было дисквалифицировано побочным решением, ибо авторское должно быть единственным, исключительным; или нахождением в коллекциях предшественников.

Обвинений в плагиате он не боялся. Никому не могла прийти в голову такая безумная идея, за которую он взялся. Но шахматные возможности поистине бездонны, ни один шахматный этюд не был застрахован от побочного решения, найденного порой через десятки лет.

Появление Кофмана в Абрамцеве было неожиданным и интригующим.

Он привез бюллетень Олимпийских игр в Израиле.

— На основании протеста двух голландских шахматистов, судья Корн отменил присуждение вам золотой медали, приводя голландское опровержение. Как бы не пришлось возвращать израильский сувенир.

— Ну нет! “Врагу не сдается наш гордый Варяг”, — и Званцев взял из рук Кофмана бюллетень. — Одного из них я знаю. Это убежденный защитник НЕВОЗМОЖНОСТИ. Мы сыграли с ним без счета партий, и он клялся мне в вечной дружбе. Такой дородный, рыхлый господин. Это, конечно, он сопроводил опровержение репликой “Мефисто, ты мне друг, но Истина дороже!”

— Его “Истина” выглядит убедительно, печально заметил Кофман.

— Его “истина” исходит из НЕВОЗМОЖНОСТИ добиться НЕВОЗМОЖНОГО, закостенело отвергая, что НЕВОЗМОЖНОЕ можно сделать ВОЗМОЖНЫМ. Я займусь их опровержением. Косность не может торжествовать!

Званцев вынес из дома шахматы и при Кофмане стал искать опровержение. Кровь прилила к его лицу, как тогда в больнице, и Кофман испугался появления Тани. Но она вышла позвать его к чайному столу.

— Идите, идите, Рафаил Моисеевич. А я должен, должен перейти реку без моста.

Кофман не понял его, но подчинился.

А когда он вернулся, выпив чайку и подивившись манере говорить оказавшегося там знаменитого балагура и музыканта, композитора Антонио Спадавеккиа, вернулся к садовой скамейке, то Званцев удивил его глубиной и тонкостью хода, разрушающего ложное опровержение.

— Это нужно поместить в журнале “Шахматы в СССР”, который читает весь шахматный мир. Я сам напишу такую статью, чтобы не вам защищаться от некорректных нападок голландцев.

Но Званцев не остановился на этом. Он вернулся к своей верной позиции и нашел пути к ее улучшению, создав новую редакцию этюда, и послал в Америку вежливое письмо судье Корну.

Тот ответил обширной статьей в американском шахматном журнале, раскопав первый юношеский вариант Званцева, признал его правоту, дезавуировал свою отмену присуждения и опубликовал новую редакцию этюда[13], утверждая на этом примере, что нет предела совершенствованию шахматных произведений.

Званцев стал полноправным Олимпийским чемпионом. Помогло завершить свой творческий взлет Званцеву воспоминание о Стране чудес Дальнего востока, с долиной гейзеров и переправами через водные преграды, один раз по мелководью озерных берегов, другой по спинам плотной “стаи” нерестующих на Сахалине рыб. Осуществленная мечта торжествовала!

Конец четвертой части.

Часть пятая. БУРЯ И СОЛНЦЕ