2

Она стоит почти в соседстве

с моей деревней Щипачи,

где и сейчас, как было в детстве,

со дна Полдневки бьют ключи.

Стоит с трубою полосатой,

как океанский пароход,

собою славя век двадцатый

и этот непрошедший год.

Вся белая, за кромкой леса

открылась в дымке голубой,

касаясь облаков белесых

той океанскою трубой.

И кажется, глядит куда-то

за горизонт, за край лесной…

Не войнам править — мирный атом

зальет сияньем шар земной.

Август 1963

В РОДНОМ ГОРОДКЕ

В весеннюю свежесть, в вечернюю мглу

я девушку в белом встречал на углу.

Ты снова со мною, родной городок,

сиренью пропахший у пыльных дорог.

Плечисты кварталы твоих новостроек,

но прежних примет от меня не закроешь.

В весеннюю свежесть, в вечернюю мглу

я снова стою на знакомом углу.

Стою, вспоминаю… Ах, девушка в белом,

когда же старушкою стать ты успела?

1964

«Урал. Он лег в мою строку…»

Урал. Он лег в мою строку

Во всю длину, размашисто и строго.

Он Азиатскому материку

Пришелся каменным порогом.

Ему известен мамонта скелет

В грунтах промерзлых. Ливнями, ветрами

Его точили миллионы лет,

Чтобы строкою засверкали грани.

Железо, никель, хромовые руды

Я трону словом, рифму им найду.

Недаром в копях камень изумрудный

Зеленым глазом смотрит в темноту.

Урал запутает тропою лосьей,

Черникой спелой потчевать начнет,

Блеснет меж сосен речкой Сосьвой,

В теснине речкой Вишерой блеснет.

До светлой тучки ледником достанет,

В озера глянет, в стих войдет таким.

Он весь пропах лесами и цветами

И горьковатым дымом заводским.

Март 1964

«Урал! Он был как начало песни…»

Урал! Он был как начало песни.

Хочу разглядеть его не спеша,

Когда еще ни в одном перстне

Не сверкала его душа;

Когда еще трубы над ним не дымили,

Мартены не красили небо в зарю

И горнозаводчик Никита Демидов

Чугунные ядра не лил царю.

Пустынные реки, да глушь лесная,

Да белые вьюги по камню мели.

Несметных сокровищ своих не зная,

Урал стоял поперек Земли.

По каменным скулам скользили тени.

Он был тогда как неграмотный гений.

1964

ОКТЯБРЬ НА УРАЛЕ

Октябрь…

Двадцать шестое…

Зал аплодирует

Стоя.

Полны все ярусы, все балконы.

Рабочие кепки…

Шинели фронтовиков…

В президиуме

Всем знакомые

Малышев, Вайнер, Хохряков.

Ложатся слова,

Как истории грани.

Оратор в тужурке, в пимах.

На улице Ранняя

Поземкой метет зима.

Над городом

В звездах морозной ночи

Склонилось небо широким плечом,

И Вайнер, трибун и любимец рабочих,

Выйдет на улицу, разгорячен.

Поземке бежать с ним рядом,

Колючему ветру касаться щек…

Знамена красногвардейских отрядов

Пулями не пробиты еще.

Еще не оплакивала верхисетцев

У братской могилы трубная медь,

И Вайнера жаркое сердце

По-прежнему хочет дерзать и сметь.

И Малышева у Златоуста

Еще засада не подстерегла.

Он выйдет под звезды тусклые,

Свернет на улицу от угла.

Ему шагать, не сутулиться.

Он эту улицу знает давно,

Не знает только, что этой улице

Будет имя его дано.

Еще колчаковцы с рук не сдирали

Перчатки кровавые кожи живой,

И правда рабочая на Урале

Ходит с поднятой головой.

Она сегодня за все в ответе,

Советской власти вручая права.

Гуляет по залу балтийский ветер.