Восточная и Западная Пруссия. Начало апреля 1945 г.

Соединения четырех советских армий при поддержке сотен самолетов открыли сосредоточенный артиллерийский огонь по городу, что привело к опустошительным результатам. Те, кто не успел отойти на соседние улицы, были уничтожены падавшими беспрестанно русскими бомбами и снарядами. На западной окраине Фишхаузена меня обстрелял на бреющем полете советский штурмовик. В мое лицо впились небольшие отдельные осколки, я почти ничего не видел, кровь заливала мои глаза; однако мне повезло, и я счастливо уцелел в этой бойне.

Было ясно, что из той сотни солдат моей роты, что вошли в Фишхаузен, большая часть погибла. Я мучительно переживал смерть своих бойцов, хотя их трагическая кончина была на войне обычным делом.

Ужаснее всего для меня было видеть повсеместное падение воинской дисциплины; началось это задолго до Фишхаузена. Вплоть до последнего времени, несмотря на ухудшавшееся военное положение, в армии успешно поддерживалась дисциплина в частях и связь между ними. Теперь же все пришло в страшный беспорядок.

При нашем катастрофическом положении невозможно было представить, что всего лишь три с половиной года назад, когда мы стояли у ворот Ленинграда, те же самые русские находились на грани разгрома. Однако в последующие годы становилось все заметнее, как война постепенно меняла свое течение. Советская армия восстановилась, объединилась с западными союзниками и вынудила Германию перейти к стратегической обороне.

Когда я вернулся уже в чине офицера на Восточный фронт в мае 1944 г., наши войска оставили большинство завоеванных прежде советских территорий. Группа армий «Север», одно из трех больших немецких соединений на Восточном фронте, отошла из-под Ленинграда в Эстонию. Несколько недель спустя группа армий «Центр», расположенная южнее нас, была разгромлена в результате мощного советского наступления. В последующие месяцы наше отступление продолжилось, и мы уже оказались на землях немецкого рейха.

С середины января 1945 г. шли постоянные бои с неудержимо продвигавшимися в пределы Восточной Пруссии советскими частями. Я продолжал командовать ротой, ряды моих солдат редели на глазах. Перед лицом подавляющего превосходства Красной армии в личном составе и вооружениях становилось ясно, что наше положение будет ухудшаться с каждым днем. Тем не менее мы продолжали сражаться. Какой был у нас выбор? Имея перед собой на фронте армию противника, а в тылу Балтийское море, надежда пробиться в Центральную Германию была ничтожна. Оказавшись в безвыходном положении, нам оставалось только бороться за собственные жизни.

В конце марта меня произвели из обер-лейтенанта в капитаны; как мог, я старался поддерживать дисциплину и моральный дух своих бойцов. Ни для кого из нас не было секретом, что нас ожидает в будущем. В этих обстоятельствах погибнуть от русской пули в бою казалось гораздо лучшим выходом, чем оказаться в лагерях для военнопленных в Советском Союзе.

Будучи офицером, я особенно боялся попасть в плен. Если меня не убьют в бою, мне придется сделать выбор между пленом и самоубийством. Я решил оставить последний патрон для себя, хотя и не был уверен, найду ли я в себе мужество им воспользоваться. Всего за два месяца до своего двадцатипятилетия я не хотел умирать. До сих пор смерть проходила стороной, и передо мной не вставала ужасная дилемма.

Теперь, когда от Фишхаузена остались дымящиеся развалины и Красная армия находилась от нас всего в 3 километрах, мы отходили на запад вместе с уцелевшими немецкими частями по основной дороге к сосновому лесу.

Находясь на пределе своих физических возможностей и в состоянии психологического стресса, я чувствовал неимоверную усталость и передвигался автоматически. Даже не я, а мое тело. Я не мог ни о чем думать, но ощущал серьезнейшую ответственность за своих бойцов. Моей целью было найти уцелевших в бойне и укрыться в каком-нибудь оставленном доме или в лесу в одном из пустых бункеров, предназначенных для хранения оружия.

Кровь заливала глаза и мешала мне отчетливо видеть. Спотыкаясь, я шел вдоль дороги, едва отдавая себе отчет, где я и куда иду. Через каждые пару десятков метров свист приближавшегося снаряда заставлял меня бросаться на землю. Снова поднявшись на ноги, ковыляя, я шел вперед, стараясь разглядеть следующее место для укрытия.

На расстоянии не более полутора километров от Фишхаузена на северной стороне дороги появилась группа солдат из десяти человек моей роты. Они собрались толпой у входа в маскированный подземный бункер, размером около 20 на 30 метров. Среди них был старшина роты Юхтер, начальник обоза; двое фельдфебелей; два обер-ефрейтора и несколько рядовых.

«Где остальные?» – спросил я. Мой голос звучал глухо. Один из солдат тихо ответил: «Мы попали под артиллерийский обстрел и бомбежку. Мы потеряли наших лошадей. Мы потеряли наше снаряжение. Мы потеряли все. Все пропало. Мы единственные, кто остался». Кто-то смог пережить атаку русских, кто-то потерялся в возникшей неразберихе или бежал на запад.

Мы замолчали. Трагичные события последних часов и недель исчерпали все наши силы. Думая о неминуемой близкой развязке, все в бункере мрачно молчали. Бойцы хотели всего лишь знать, какова сложившаяся обстановка и что делать дальше. Они смотрели на меня, ожидая ответа, но я знал не больше их. В первый раз за всю войну я был предоставлен самому себе, и, в отсутствие приказа, понятия не имел о планах наших дальнейших действий.