Шрифт:
– Что на порогах? – спросил Олег.
– Мелко ещё, пороги сухие, тятя сказывал.
– Когда шёл сюда, волну видел?
– Видел…
– Сколь дней?
– Семь.
– А что хазары?
– Стоят от берега далеко.
– Видать?
– Видать, но тятя сказывал – далеко.
– Шепни тяте, что через десять дней на большой волне большая рать пойдёт, он знает, что делать.
Обратно шли снова молча, Олег не торопил вороного, а Родька еле сдерживался, чтобы своему новому коню не дать плетей, а тот, сноровистый буланый трёхлетка, так и гнул шею укусить за коленку и приплясывал.
«Через десять, – подпрыгивая в седле, думал Родька и помахивал перед глазом буланого плёткой, – как бы не так! Завтра… крайний срок через день – ладьи будут готовы, снасть есть, поклажу погрузить – и можно в путь, а по высокой воде мы до порогов – за три дня добежим… да три ночи… четыре… Князь сказал, что за десять, значит, даже ежели на подступах нас увидят, то только с нами их передовые и доскачут, значит, основная сила нас встретит уже на широкой воде, тогда, если «тятя» на первую ладью сядет и посерёдке проведёт…»
Эти мысли занимали Родьку, но не сильно, он думал, а перед глазами во всей красе, как он себе это представлял, стояла новая княжья девка.
«Что же это я не узнал её имени, ведь видел же до этого и не узнал?»
– Сегодня ночевать будем на берегу, – сказал князь, – вели шатёр поближе переставить, завтра снимаемся, распорядись, чтобы всё погрузили.
Родька кивнул и вдруг услышал далеко за спиной, от того места, где выплыл мальчик, короткое ржание.
«На конях малец прискакал, а чёлн, видать, под ракитой прятал, тогда допреж нас к тяте-то успеет!»
После вчерашнего пару Олег прислушивался, болит ли плечо, но болело самую малость, и он даже забывал. Он вошёл в шатёр, девушка его уже ждала, она была одета в мужское, так приказал Олег, он ей улыбнулся:
– А не болит рука-то… кудесница…
– Ещё немного поболит, только надо ещё перевязать…
– Успеется, – сказал князь и сел на греческий раскладной стул. – Вели подать брашно – есть будем.
Василиса вышла и скоро вернулась.
– Из вятичей, говоришь. – Олег усадил её рядом и припомнил давешний разговор. – А что помнишь?
– Конные, и у них псы под ногами…
– А дальше?
– Дальше студёно было…
– А тятя и матка?
– Смутно помню, кругом всё чужие, только младший брат…
– Как тебя родители звали?
– Полиной…
– А сейчас Василисой? А как хочешь, чтобы я тебя звал?
Девушка потупила взор.
– Ладно, время покажет, как тебя звать.
Ещё не рассвело, когда под берегом зашевелился народ, потянул за ужи и из-под Киевой горы стали тащить долблёнки и подкатывать кругляк, а из разлившейся Почайны большие ладьи выталкивались на шестах, и их подхватывало течением. В конце косого спуска к Днепру была широкая песчаная отмель.
– Да борта мне не побейте! – в рассвет крикнул Родька и кому-то погрозил плетью.
По течению
Киева гора становилась всё меньше. Она исчезала совсем, когда её загораживали выраставшие берега, потом берега становились ниже, и тогда снова показывалась Киева гора.
Господствовала.
«Большая река, высокие берега, а Киева гора всех выше!» – думал Олег.
Он загребал, перед ним сгибалась и разгибалась спина другого гребца, а перед этим следующего, а перед тем ещё троих. По своему борту Олег сидел шестой, за ним гребли четверо. Тихо расходилась днепровская вода, вповалку спали два десятка ратников под лавками между гребцами правого и левого борта. Как только солнце перейдёт полдень, спящих разбудят и они сядут на вёсла и будут грести до самой поздней темноты, когда свет факела на носу осветит корму впереди идущего корабля. Тогда ладьи уткнутся в берег, ратники выставят охранение, остальные разведут костры, будут вечерять, а потом до рассвета отдыхать. Если, конечно, хазары не устроят какого-нибудь зла.
А хазары могут.
Ещё их не видно, но за городком Воинь, что на левом притоке Днепра Суле, они обязательно объявятся – сначала разведчики разъездами, а потом толпа, тьма, орда. И скорее всего, что они появятся на обоих берегах.
Могут и до Сулы.
Думать о хазарах было так привычно, что даже и не думалось, а просто вспоминалось, как иной раз память что-то выхватывает, как взгляд выхватывает на небе или на берегу, или что-нибудь на воде, но сразу и забывает и переносится на другое.
Взгляд Олега упёрся в Василису, и он перестал думать о хазарах.
Было очень красиво.
Олег смотрел на удаляющуюся Киеву гору и видел сидевшую на корме Василису.
Есть на что посмотреть.
Василиса была одета в подкольчужную длинную мужскую рубаху, на голове у неё белел холщовый подшлемник, она убрала в подшлемник волосы, выглядела странно, необычно, под мужской рубахой было видно, что женские груди, и лицо – белое, нежное.
Олег глянул на спавшего под ногами Родьку. У Родьки завелась борода, ещё прозрачная, он был молодой и свежий, как девица, но от девицы отличался тем, что его щеки и лоб уже покраснели от загара и ветра, а волосы на щеках – светлее самих щек. А у Василисы лицо нежное и гладкое, ни с кем не спутаешь. У ратников постарше лица вообще коричневые, как глина, и как глина смотрелись между слипшимися на лбу соломенными волосами и соломенными бородами – слой темной глины между слоями светлого речного песка.