Напарники остановились в нескольких метрах от башни и её хозяев, сейчас недоверчиво на них пялившихся. Мужчина был на вид лет шестидесяти, хотя Макс по досье знал, что ему всего чуть за пятьдесят. Невысокий, коренастый, с грубыми чертами лица, Шальтунгер казался не потомком древней семьи, а скорее безродным разнорабочим. Женщина рядом с ним и вовсе была неопределимого возраста; на ней, будто на вешалке, болталось платье, рассчитанное на даму более пышных форм, когда-то, кажется, зелёное, но нынче покрытое грязью и заплатами, на поясе перехваченное лентой невнятного цвета.

— Кто вы и с чем пожаловали? — гаркнул Шальтунгер.

— Наши имена вам ни к чему, — Макс гордо вскинул голову, заставляя себя не морщиться пренебрежительно, говоря с этим человеком. — Прибыли мы за Цепью, хранящейся в вашей семье.

— Понятия не имею, о чём ты, мальчик.

— Имеете, — отрезал Макс; он извлёк из кармана мешочек с деньгами и позвенел им. — Я заплачу.

— Заплатишь, да? — расчёт оказался верным, Шальтунгер явно заинтересовался; даже его жена вытянула шею, стремясь разглядеть мешочек получше. — И сколько?

— Достаточно, чтобы обеспечить вам безбедное существование, — Макс кинул кошель мужчине, и тот вцепился в ткань, быстро развязал шнурок и высыпал на ладонь горсть золотых монет. Женщина подошла ближе и вперилась в галлеоны таким жадным взглядом, словно те были водой, а она только что вышла из пустыни. — Это задаток.

Пересчитав монеты — жёнушка даже попробовала одну из них на зуб, — Шальтунгер поднял на Макса алчный взгляд. Его ухмылка, продемонстрировавшая жёлтые неровные зубы, была омерзительна.

— Цепь-то? Будет тебе цепь, парень, сейчас будет… — он скрылся в башне, и женщина шмыгнула за ним.

— Как низко, оказывается, можно пасть, — брезгливо заметил Макс.

— А ты как-то иначе представлял себе обнищание? — буркнул Петар, мрачно насупившись; запрокинув голову, он поглядел на единственное светлое окно. — Как по мне, слишком быстро они согласились.

— Вот так Светлые остаются верными клятвам, — насмешливо резюмировал Макс, хотя всё же отрицать небезосновательность подозрений товарища не мог.

Минуту спустя вернулись Шальтунгеры. Подойдя ближе, мужчина показал юношам ларец из дерева, украшенный резьбой, и открыл крышку; под ней на ложе из бархата, не выцветшего и не полинявшего за века, покоилась серебряная цепь.

— А-а, — Шальтунгер прижал шкатулку к себе, стоило Максу сделать шаг вперёд. — Сначала деньги.

«Насколько же презренное создание», — скривился Макс и, достав кошель побольше, с отвращением швырнул его мужчине, после чего забрал из его рук ларец. Шальтунгера это уже не волновало — он запустил руку в кошель.

Потеряв к нему интерес, Макс вернулся к Петару и вновь открыл шкатулку. Цепь оказалась толще, чем он рассчитывал; массивные звенья тускло поблёскивали в лунном свете… но не более.

— Что ты мне подсунул? — ледяным тоном осведомился Макс.

— Цепь подчинения, — ответил Шальтунгер, запихивая кошель в карман. — Ты ж её хотел?

— Это не та цепь, — его разобрало зло.

— Чем докажешь? — дерзко поинтересовался Шальтунгер и вдруг, выхватив палочку, направил на него. — Сделка прошла, парень, так что бери дружка и выметайся-ка отсю…

— Круцио! — рявкнул Макс прежде, чем он успел договорить.

Мужчина рухнул на землю и скрючился, а затем забился, вопя.

— Макс! — попытался одёрнуть его Петар, но юноша проигнорировал его.

— Где настоящая Цепь?.. Релашио! — заклятие отбросило на стену женщину, хотевшую было прийти на помощь мужу; откуда-то сверху донёсся сдавленный писк. — Отвечай, собака, где Цепь?!

— Макс! — Петар схватил его за плечо и тряхнул.

— Не мешай! — отмахнулся от него Макс и вновь направил палочку на Шальтунгера. — Ты будешь говорить или нет?! Круцио!

Шальтунгер вновь завопил. Из освещённого окна высунулся кто-то и швырнул заклятием — Петар заблокировал его и послал ответное, но противник скрылся в комнате, после чего вновь выглянул и попробовал напасть, однако на этот раз юноша атаковал первым. Враг с криком выпал из окна — Петар подхватил его у самой земли чарами и опустил весьма аккуратно.

— Чёрт, да это же девчонка, — проговорил он, склонившись над застонавшей, держась за разрезанную Секо до кости руку, грязной девицей.

— Его дочка, — Макс припомнил досье.