Шрифт:
Человек в перчатках взял конверт – сургучные печати были уже сломаны – и открыл его. Увидев гриф секретности и название документа, он ощутил радостное возбуждение: вот это удача! Видно, абверовец куда-то торопился и не убрал коверт в верхнее отделение. Тем хуже для него! Сколько тут страниц? Ага, порядком, однако минут за тридцать вполне можно управиться.
Он быстро достал миниатюрный фотоаппарат-лейку с магниевой лампой и обернулся к окнам, внимательно оглядев шторы – не будет ли заметно вспышек магния?
Снимать решил на полу, прикрывшись от окон столом. Торопливо, но без суеты, разложил листки с машинописным текстом и схемами, поднес к глазам видоискатель фотоаппарата и замер.
За дверями кабинета раздался злобный собачий лай и громкие голоса, среди которых выделялся недовольный баритон Ругге…
Начальник абверкоманды появился в приемной, одетый в пижаму, с ночным колпаком на голове, но с пистолетом в правой руке. Левой он держал за ошейник заливавшегося злобным лаем Дара. Глаза у собаки горели, шерсть на загривке поднялась дыбом.
Следом за Ругге в приемную ввалились полуодетый Шмидт и несколько солдат из взвода внутренней охраны.
– Что случилось? – встревоженный Шмидт подергал ручку двери кабинета. – Заперто.
– Дар поднял тревогу, – щурясь от яркого света, пояснил Ругге. – А он редко ошибается.
В углу, где стояла корзина для бумаг, раздался легкий шорох. Один из солдат быстро шагнул туда и, разворошив бумаги, поднял котенка.
– Кошка, господин подполковник!
Дар, свирепо рыча, рвался к дверям кабинета.
– Ну что ты, дурашка, – потянул его к выходу Ругге. – Эта тварь может оцарапать твой нежный нос и испортить морду. Тебе не жаль своих глаз? Выкинуть эту гадость! – приказал он небрежно, поведя стволом пистолета в сторону котенка. – Головой об угол и в помойку. Я не терплю кошек.
И потащил упирающегося пса к дверям. Шмидт и солдаты последовали за ним.
– Акт первый, – значительно сказал Ругге Шмидту в коридоре. Тот понимающе кивнул в ответ…
Застывший с фотоаппаратом в руках человек в перчатках чутко прислушался к доносившимся из-за дверей звукам: от каких только нелепых случайностей иногда может зависеть жизнь – например, от вшивого котенка! Ушли? Кажется, да.
Через полчаса он неслышно выскользнул в приемную, тщательно запер за собой дверь кабинета и словно растворился в сумраке слабо освещенного коридора замка…
В эту ночь полутемные коридоры старого имения Пилецкого, построенного в стиле замков богатой шляхты еще в восемнадцатом веке, были странно оживлены движением людей.
Кто-то, скрытый полумраком, проходя в туалет, поднял руку и опустил за карниз деревянной обшивки стен коридора тугой бумажный шарик записки.
Через несколько минут другой человек открыл дверь своей комнаты, вышел в коридор, запустил пальцы за карниз и выудил эту записку…
Выхин прикрыл глаза от неожиданно ударившего в лицо яркого света фонаря.
– Что вы тут делаете? – голос был очень знаком.
Протянув вперед руку, Вадим нащупал запястье человека, державшего фонарь, сжал его и направил свет вверх. Перед ним стоял Тараканов.
– Какая встреча, – усмехнулся Выхин. – Тот же вопрос могу вам задать и я. Или мы, как дети, будем спорить, кто первый спросил?
– Не будем. Но все же?
– Ходил в туалет, – с вызовом ответил Вадим. – Устраивает? Или здесь запрещено ходить ночью по нужде? Кстати, вам тоже не спится, да еще обзавелись фонарем.
– Немцы аккуратисты, экономят свет, – мягко освободив свою руку, ответил Владимир Иванович. – Боюсь, посещая то же заведение, набить шишку в темноте. Спокойной ночи.
И он пошел дальше по коридору, подсвечивая себе под ноги фонарем.
– Спокойной ночи, – буркнул в ответ Выхин.
Алоиз Дымша, тайком наблюдавший за ними в щель приоткрытой двери своей комнаты, тихонько, стараясь не щелкнуть замком, прикрыл дверь и запер ее. Он довольно улыбался…
Генерал Ермаков не умел играть в домино, не терпел карточных игр и никогда не увлекался шахматами. Но в своем служебном кабинете держал шахматную доску с расставленными на ней замысловато выточенными из темного и светлого дерева фигурками королей, всадников, боевых слонов и осадных башен. Иногда он привозил их домой и часами просиживал, подперев голову рукой, перед доской, c точки зрения шахматиста нелепо переставляя фигуры с места на место.