Дядя Ваня задумал подбить председателя перебросить наш цех в сравнительно безопасное место, потому что чудиловцы — не ровен час — могли подтвердить в любую минуту под пьяную руку название своей деревеньки. Но дядя Ваня отчего-то не возвращался.

Накануне стояла раздумчивая безветренная погода, какая обычно царит на исходе октября. Солнце висело неподвижно, подсвечивая плотные облака мутноватым желтком. Цепенели деревья и вороны на них, тупо уставившиеся в открытое поле. Молча вслушивалась, вперившись туда же, и деревня, кого-то ожидая. Припали к двум окнам избы и мы, уходя бездумным взглядом вдаль.

На угоре со смешанным лесом стояли с полдесятка овец, затихнувших с приподнятыми мордами. Умиротворение накатывалось до позднего вечера, до самого позднего, пока тусклый желток, так и не сдвинувшись с места, не иссяк дотла.

Дядя Ваня ушел еще на рассвете. Шел он по узкой тропе к оврагу, потом долго шагал по-над его кромкой и растворился уже в мелколесье. Сухой свинцовый воздух окутал поля, лес, ворон на деревьях. За угором негромко хрустнуло. Прошелестел низовой ветерок, принялся заметать подворотни. К ночи снова сошло умиротворение, залило серебром крыши и окна. Выпал ранний снежок!

Замерев от восторга и предощущения тревоги, мы глядели на уже еле видную кромку оврага, занесенного снегом, и ждали. Но дядя Ваня пришел с другой стороны и вломился в избу неожиданно.

— Облава! — крикнул он резко и растер намученную культю.

Облавы, водившие нас по изнаночной стороне России, хоть и не были неожиданностью, но всегда заставали врасплох и вносили такую сумятицу, что изба ходуном ходила от смачного мата, разгоняя с насиженных мест пауков.

Повторив привычный обряд в неизменной последовательности, мы кинулись в цех, вооружившись кувалдой, ломом и топорами, и сорвали с дощатых подушек дальнобойное наше орудие — пресс немецкого образца, чтоб, в который уж раз, прорываться с ним в «тыл», напоминая разрозненный отряд партизанского формирования.

Бегством в «тыл» мы не подрывали основ нашего законодательства. Закон предусматривал существование подсобных хозяйств… Но делал это как-то невнятно, повторяя один из параграфов воинского устава относительно ношения рядовым составом усов: не запрещается… Что, конечно, не могло подменить более четкого и ясного «разрешается». Так что колымага наша трусила между туманным незапрещением и неродившимся разрешением, преследуемая жестокими облавами с короткими передышками в межсезонье. Случалось, что передышки затягивались дольше, чем ожидалось, но и преследования после них принимали соответственно куда более жесткий характер.

— Мать ее в свистульку! Облава! — повторял дядя Ваня, набивая свой вещмешок. — Анчихристы, опять разнюхали нас! Гони по задворкам…

— Микола, бегом к Ваське! Пускай лошадей хомутает! — крикнул Кононов, вылетая с ломом на снег. Побежали к цеху и мы по следу, прихваченному морозцем.

Кононов, за отсутствием командирской смекалки у дяди Вани и Гришки Распутина, в экстремальных случаях брал ответственность на себя и командовал отступлением, пока не утыкался в какую-нибудь глухомань, чтоб обосноваться там до следующей облавы. На бегу то и дело оглядывался, брызгался белками глаз, сокрушая пессимизм полубригады полководческими прозрениями.

Вот и сейчас, под строгим надзором Кононова, сорвав с дощатых подушек, тщательно закутав тряпьем и обернув клеенкою пресс, мы выволакивали его на крыльцо, к которому уже подъезжали в телеге Синий и Васька.

— Расчет, команду слу… — рявкнул Кононов, заражая нас оптимизмом. И, заметив на пути к нам розвальни с их взлохмаченным рулевым, веселым Прокошей, добавил: — Зачислить его в состав боевой единицы и выдать спирт для поддержки исподней…

Прокоша был одним из тех редких людей, кто, с детства пренебрегая словесным хламом, живо пользовался богатою мимикой.

— Ежли Прокоше дать на бутылку, — затараторил Васька, — он подсобит… — И заискивающе глянул на Кононова. Уловив в его глазах одобрение, перевел взгляд на Прокошу, точно отреагировавшего на предложение дружка.

— Будет! — посулил веско Кононов, оглядывая Прокошу, уже источавшего улыбку, подмаргивавшего в сладостной истоме, и пояснил: — Нам нужна его техника…

Прокоша одобрительно дернулся, еще раз мигнул и застыл…

— Дак ты скажи, даешь или нет!.. — осерчал на него дядя Ваня, по-своему понявши ужимки и передергивания.

— Он все панял! — отозвался за Прокошу Васька. — Он зря балаболить не любит… Дает вам упряжку… — На что вновь последовала улыбка Прокоши.

Кое-как вкатив пресс на телегу, Васька взмахнул вожжами и повел лошадей шагом, держась направления, какого требовал наш стратег Кононов, сидевший подле него.

Сидя с Синим на задке и пряча лица в шарфы, мы глядели на катившиеся прямо за нами розвальни, в которых в тесном соседстве — плечом к плечу — сидели на ящиках с готовой продукцией дядя Ваня и Гришка Распутин.