При последних словах подпоручика он встрепенулся, осторожно кашлянул в кулак:

— Дак не чужой ведь, ваше благородие (поп доводился Маркелу крестным отцом). С этаких лет его знаю, — он показал рукой два вершка от пола. — Уж какой смиренный да послушной был — божьей козявки не обидит... Нечистый попутал отрока, по молодости лет, по тупости связался он с этими разбойниками, ваше благородие...

Подпоручик опять скривил в улыбке красивые губы, покосился на Духонина:

— Ангел, говоришь, парнишка-то? А ну-ка, Самоха, погляди, — может, у него и впрямь под рубахой крылья?

Самоха Гуков засопел над Маркелом, задрал ему на голову холщовую исподнюю рубаху.

— Нетути, ваше благородие, — разочарованно сообщил он.

— Так сделай!

Самоха с полуслова, видно, понимал шутника-хозяина. Он крутанул назад Маркелову руку, уцепился за выпершую лопатку, пытаясь выдрать ее из тела. В глазах Маркела померк белый свет, он закричал от боли, забился на полу.

— Хватит! — издалека прозвучал голос подпоручика.

Когда Маркел очнулся, то увидел попа на коленях. Он елозил на полу, стараясь припасть лицом к блестящим сапогам подпоручика, который нервно метался по избе.

— Не губите, ваше благородие, не виновен парнишка... Без отца рос... Мухи не обидел... Дьявол попутал, — сами ить узнали, што всего пять ден был он у разбойников... Не губите ради меня — я ить жизнь вам спас, когда Бушуев-то нагрянул...

— Молчать! — подпоручик пинком отбросил попа, склонился над лежавшим навзничь Маркелом. Глаза его округлились и побелели от бешенства, нижняя челюсть тряслась. Он стал медленно расстегивать кобуру.

Перед лицом Маркела заплясал пустой зрачок пистолетного дула.

«Все, — успел подумать Маркел, и тело его сжалось, похолодело, стало чужим. — Как это просто». В то же мгновение голову будто на мелкие черепки разнесло ударом...

Очнулся Маркел от грохота и тряски. С трудом сообразил, что его везут куда-то на телеге. Открыл глаза.

Сквозь красный туман увидел: перед ним возвышалась огромная черная гора. Застонал, заскрипел зубами от боли.

Гора шевельнулась. Из мрака выплыло бородатое лицо отца Григория. Кроткие глаза цвета кедрового ореха были совсем близко.

— Пить, — прошептал Маркел.

Поп засуетился на телеге, зашуршал сеном. Выволок откуда-то оплетенную ракитовыми прутьями большую бутыль.

— Вроде, осталось маленько... Не все душегубам выпоил, — скороговоркой зачастил он, откупоривая зубами деревянную пробку. — Глотни, пользительная штука...

Приподнял туго забинтованную Маркелову голову. Маркел клацал зубами о край посудины, мутная самогонка текла по шее за воротник. Горло обожгло, благостное тепло пошло по всему телу, сразу ожили, почувствовались руки и ноги.

— Так-то вот оно и ладно будет, — приговаривал поп, подмащивая Маркелу под спину тугую охапку сена. — Рукояткой нагана он тебя треснул... Ничего, до свадьбы все подживет...

Нырнула в лес грязная после дождей, истерзанная колесами дорога, пошла в гору. Лошадь напружинилась, вытянула шею. Отец Григорий легко соскочил с телеги, пошел рядом. Просторная черная ряса струилась красивыми складками на его ладном сильном теле, нисколько не скрадывая статную фигуру. Отцу Григорию за пятьдесят, а ни за что не дашь столько. Не изработался... Румяное лицо, русая, без единой сединки, борода. Походка упругая, в раскачку, — бревна бы такому ворочать или землю пахать... Молодые прихожанки в церкви пялят на батюшку глаза, и таятся в тех глазах отнюдь не благочестивые чувства...

— Ночью матерь твоя к нам прибегла, голосит, волосы на голове рвет, — возбужденно рассказывает отец Григорий. — Какой-то мужик из Заозерки приехал, ну и распространил слух, что Савенюк накрыл там Митьку Бушуева... Многих побили, а живых в амбар заперли. И тебя, мол, видел среди пленных. Шибко убивалась мать-то... Христом-богом уговаривала меня поехать: уважает, мол, тебя Савенюк, на квартире постоянно останавливается. Упроси его, может, сжалится над Маркелушкой... Вот и пришлось на коленях ползать на старости-то лет... Хорошо, не забыл услугу, когда я самого-то его от смерти спас. Добро людям сделаешь — они тем же отплатят. На этом весь божий мир держится...

Ореховые глаза отца Григория светились лаской, — видать, сильно он был доволен содеянным добром. К тому же, не скрывал, надеялся, что на том свете ему это зачтется.

Дорога пошла под уклон, поп запрыгнул в телегу, тронул вожжи. Лошадь взяла рысью, телега затарахтела по обглоданным колесами кореньям. На зеркальные ободья наматывались влажные разноцветные листья, разлетались по сторонам, яркими заплатами липли к потному крупу лошади.

Только теперь Маркел окончательно понял, что жив. Немалым усилием отогнал от лица черный зрачок смерти и будто впервые в жизни увидел это небо и этот лес, гудящий медноствольными соснами, рябящий в глазах березами.