Август 1942 года. Момент из жизни партизанской связной. Выложено к заявке "Выдранный отрывок из чьей-то жизни. Рассказ без начала и без конца. Читатель додумывает сам".
Оксанка на цыпочках подкралась к страшной двери и замерла возле нее, прислушалась. Тихо в хате: ни одного немца нет, все уехали куда-то — даже Ырка* с ними. Тихонько потрескивал в руках огарок свечи, капелька парафина упала на пол… Вдохнув побольше воздуха, Оксанка решилась и толкнула дверь, приоткрыв ее немножко. Странно, что они не заперли ее — забыли, что ли? Оксанке сделалось не по себе: а что, если это какая-то хитрая ловушка? Как Петро говорит: дьявол ловит мышей…
«Трусливый заяц!» — мысленно обругала себя Оксанка — как же, она ведь партизанская связная, должна выполнить задание и найти шифровку, а она стоит на месте, трясется… Отринув ненужный страх, Оксанка проскользнула в горницу, неслышно притворила дверь и огляделась, освещая вокруг себя тусклым огоньком.
Неверный свет выхватил из мглы стол, стулья, три аккуратно заправленные кровати… На столе громоздилась их рация, навалены кучей бумаги, да пристроилась круглая пепельница с горкой пепла, окурками… Ырка не выкинул их — странно… К запаху табака Оксанка успела привыкнуть: татка дымит, фрицы дымят… Только страх остается непривычным — колет, кусает, навязчиво требуя, чтобы она уходила, да побыстрее. В глаза бросилась привинченная над столом массивная полка… Вернее диковиная бутылка на ней, которую опрокинули на бок, установив на подставочку, около походной аптечки. Огромная, похожая на таткины для первача, бутылка содержала в себе маленькую модель корабля. Вычурный парусник, несущий крестики на полосатых парусах, невесть каким образом был просунут в узкое горлышко, наглухо закупоренное деревянной пробкой. Вот ведь немчура — кроме пистолетов и танков умеет выделывать такие дивные вещи… Интересно, Эрих сам его туда засунул или у кого-нибудь стащил уже готовым? И снова Оксанка поймала себя на греховной мысли о том, что про себя назвала по имени немецкого командира и что вовсе не ненавидит его, как положено бы партизанке, будущей комсомолке, советской девушке, воюющей за родину, за Сталина… Хотя родина и Сталин далеко, и их деревушку эти чудища теперь называют какой-то «рейхскомиссариат»… Оксанка хотела осторожно достать бутылку, разглядеть в ней парусник получше… Однако вспомнила о своем задании.
«Дуреха, черепаха!» — Оксанка вновь заругала себя за то, что глупо топчется на месте, бросилась к столу, поставила возле рации огарок так, чтобы не занялись немецкие бумаги. Аккуратно, стараясь не шелестеть, принялась Оксанка перебирать их, плотные, непонятные. В шифровке должны быть цифры написаны — так Петро ей сказал. Однако Оксанка уже почти всю кипу перебрала, но с цифрами бумагу так и не нашла — каждый лист исписан корявыми строчками, исчеркан размашистыми подписями, на некоторых виднеются нелепые следы грязных пальцев…
Внезапный шорох насторожил Оксанку, и она замерла, скованная ужасом. Что это? Скрип половиц? Шаги? Нет, это просто мышь поскреблась… Или крыса? Крыса страшнее — Оксанка обязательно вскрикнет, если увидит тут крысу — и выдаст себя с головой…
Нет, тут никого нет: батьки спят, немчура убралась. Поэтому и батьки так крепко уснули: высыпаются, пока некого бояться. Оксанка попыталась забыть про мышей и про крыс, вернулась к бумажной стопке…
Хлоп! — дверь хлопнула резко и оглушительно громко в ночной тишине, и у Оксанки сам собою вырвался сдавленный вопль. Она замерла над раскиданной кипой, будто окоченела, а в висках стучало, поднималась головная боль. Миг бедняжка старалась убедить себя, что это мамка сюда случайно зашла… Или татка забрел, сало искал…
— Менья иськать? — страшный немецкий голос прозвучал с едкой насмешкой, и Оксанка ощутила на щеках бессильные слезы. Чудовище прекрасно поняло, что она искала шифровку, возможно, оно стояло за дверью, наблюдая, как роется она в его бумагах…
Мучительно сглатывая ком, который мешал ей дышать, Оксанка медленно повернулась и украдкой взглянула на него, тотчас же отвела взгляд в угол, где зияла мышиная нора. Мыши повсюду в хате: немчура только отстроила ее, а они уже прогрызли…
Страшенный дьявол возвышался в дверном проеме, загородив его, таращился прямо ей в душу и изрыгал смешки. Серый китель был небрежно накинут на его широченные плечи, а в руках он теребил ужасную черную палку… Оксанка попятилась, решив, что чудовище сейчас сломает ей шею — так же, как тому несчастному солдату…
— Т-тебя… — едва пискнула Оксанка, топчась, надеясь на то, что он посмеется и прогонит ее «zu Mutter», как раньше…
— Und du bist mutig! (А ты храбрая), — непонятно протянул он, опершись ладонью о дверной косяк… Оксанка вновь бросила быстрый взгляд в его сторону, сминая холодными пальцами передник. Дьявол улыбался ей, глядя сверху вниз, а потом вдруг сделал широкий, быстрый шаг, сгреб Оксанку в охапку, подняв над полом. Его китель свалился, бряцнув железками, но Эрих этого даже не заметил.
— Искать менья — найти менья! — громко прокаркал он в перекошенное страхом лицо Оксанки. — Я сказать — ти нрявисья zu mir!
— Отпусти, отпусти меня… — Оксанка попыталась вырваться, однако он прижал так, что она и шевельнуться не могла — только бестолково болтала ногами и беспомощно хныкала.
Короткая свечка догорала, оплывая лепешкой, и огонек ее трясся, трепетал, порождая на бревенчатых стенах бесовские тени.
— Мама, мама, — всхлипывала старостина дочка, все еще пытаясь освободиться от дьявольских объятий.
Эрих наблюдал за ней, видел, как она открывала дверь, заходила сюда… Да он специально оставил дверь не запертой, чтобы позволить мыши покопаться, схватить фальшивую шифровку и сбежать с ней. Пора «попичкать» Седьмого дезинформацией и заставить выдать дислокацию Журавлева… Однако, увидав хрупкую девичью фигурку в одиночестве полутемной комнаты — будто бы потерял разум. Эта девочка из полудикой деревушки поразительно похожа на его Коринну… Так почему бы ей не целовать его с такой же страстью?