— К сожалению, я ничего не могу тебе ответить, потому что я все еще не понимаю, о чем, собственно, речь, — сказала я, стараясь скрыть свой испуг перед ее совершенно необъяснимым поведением.

— Ты прекрасно все понимаешь, ты хотела иметь новый паспорт, чтобы вырваться отсюда вместе с детьми. Ты хочешь с ними и с Сидом уехать в Англию, а меня бросить тут одну, без Тины, меня ведь нельзя взять с собой, я же немка. Вот она благодарность, вот она благодарность!

Я стала ее успокаивать, говоря, что она же знает, я никогда бы не бросила свою работу здесь ради собственной безопасности.

Возбуждение Мееле мало-помалу улеглось. В конце концов она улыбнулась и сказала:

— Ну и дура же я.

Она спустилась вниз, поговорила с Лилиан, уложила Тину спать и пошла еще к фрау Фюсли.

Спустя три или четыре дня, поздно вечером, когда все уже спали, она вдруг появилась в дверях моей комнаты. В накинутом на плечи халате с тюльпанами, вся дрожа, она сказала, что не может заснуть и хочет еще раз спокойно все со мной обсудить. У Сида призывной возраст, его наверняка призовут в английскую армию, и ему придется идти, так почему же я с детьми должна оставаться здесь, если я, она же видит, люблю его — «больше, чем меня», добавила она с горькой улыбкой.

И если я теперь поеду с ним, она это поймет, но не могу ли я оставить Тину с ней, разве так не будет лучше? Денег ей никаких не надо, она станет работать не покладая рук, и ребенок ни в чем не будет нуждаться. Неужели я хочу увезти Тину в Англию, под немецкие бомбы? Неужели я возьму на себя такую ответственность и подвергну малышку опасности? Когда времена станут поспокойнее, она мне ее привезет.

Я ввела Мееле в комнату, она, все еще дрожа, села на мою кровать. Я спросила ее, откуда эти бредни. Мы и не думали уезжать. Сид здесь учится, и то, в чем он мне помогает — борьба с немецким фашизмом, иными словами — он вносит в эту борьбу свою лепту. Откуда у нее только такие мысли берутся, кроме того, она же знает, что из-за войны дорога из Швейцарии в Англию все равно что отрезана. Добраться туда можно только через Испанию, а в Испании Сиду, как бывшему интербригадовцу, никто не даст визы. Даже вполне безобидные англичане призывного возраста, которые хотят вернуться на родину, не могут получить транзитной визы. Тем самым Франко делает одолжение Гитлеру.

Мне удалось и на этот раз успокоить Мееле, но ее состояние напугало меня. Больше сетований не было, но она делалась все тише, мало ела и совсем перестала петь. Иногда она глядела на Тину, и глаза ее наливались слезами.

Мое беспокойство возросло, когда я обнаружила, что Мееле, обычно совсем не любопытная, вскрывает мою почту и снова заклеивает. Когда я с Сидом говорила наедине, она пыталась подслушать у двери. Из-за ее поведения атмосфера в «Доме на холме» стала тревожной. Дальше так не могло продолжаться.

Я посоветовалась с Сидом, стоит ли еще раз поговорить с ней. Он счел, что это не имеет смысла. Бедная Мееле. Если уж для нас это стало невыносимо, то как же мучилась она. Страх потерять нас вытекал из ее любви к ребенку и ко мне тоже. Она заслуживала и моего понимания, и моего доверия. Кроме того, мы обязаны были найти выход из создавшегося положения. Дети тоже почувствовали, что у нас не все ладно. Когда Мееле плакала, Тина всякий раз начинала хныкать. Меня беспокоила мысль, что Мееле в этом состоянии депрессии остается на всю ночь одна с ребенком. Она теперь часто запиралась, чего раньше никогда не делала. С Тиной она вообще больше не расставалась. Один раз вышло так, что и мне, и Мееле, когда Тина спала после обеда, что-то понадобилось в деревне. Мы молча шли с ней рядом. Я искоса поглядывала на нее, и у меня больно сжималось сердце. Я положила руку ей на плечо и хотела заговорить, но голос изменил мне. Мееле обхватила меня за шею и разрыдалась. Я крепко держала ее. Потом сунула ей носовой платок. Сколько раз в жизни Мееле совала мне свой платок… Немного успокоившись, она начала говорить:

— Это я в заботе о вас. Если Сида призовут и ты опять останешься одна с детьми, как ты без меня обойдешься? Неужели нет никакой возможности поехать в Англию с немецким паспортом?

— Во время войны такой возможности нет, Мееле, но думать об этом совершенно излишне, я тебе сколько раз говорила — мы никуда не уезжаем.

— Ты сделала меня счастливой, когда взяла к себе, но теперь я уже не смогу жить без Тины.

— Мееле, ну что мне еще сделать, чтобы ты поняла, что мы остаемся здесь?

После долгих уговоров мне показалось, что кое-чего я все же достигла. Она стала говорить о будничных делах, которые предполагают совместное будущее. Хорошо бы Сид опять весной посеял перед домом мак, этот красный ковер среди зеленой травы был так красив… Не начать ли нам потихоньку пускать в ход наши продуктовые запасы — в каждом доме обязательно было держать резерв на два месяца — с тем, чтобы пополнять их свежими продуктами. Франку надо бы надеть пластинку на его выступающие вперед зубы. Можем мы позволить себе такой расход? Она слышала от Лилиан, что в городе есть хороший и не слишком дорогой дантист.

Я сказала ей, что семена мака уже куплены, а с зубным врачом я поговорю, как только выберусь в город.

Домой мы вернулись, держась за руки. И потекли хорошие, спокойные дни, в дом вернулась прежняя веселость. Мы облегченно вздохнули. Мы с Сидом уехали ненадолго, и меня отпустило то беспокойство, которое я постоянно испытывала в последнее время, если приходилось оставлять Мееле одну с детьми.

По возвращении мне прежде всего бросилась в глаза молчаливая удрученность Мееле, ее жалкий вид. На мое имя пришли два письма. Одно от Лилиан, другое от родных. Я взяла письма в свою комнату и тщательно их осмотрела. Оба конверты Мееле вскрыла, а потом опять заклеила. Во всяком случае, мне показалось, что сделала это она, а не швейцарская почта.