Шрифт:
…Наталия Николаевна прощалась с сестрой, госпожой Дантес, принявшей фамилию убийцы ее мужа. Это была уже не та Катя, с которой связано столь много отрадных сердцу воспоминаний, не та Катя, которая умоляла некогда младшую сестру «вытащить из пропасти»: в тиши родовой усадьбы она старела, незаметно превращаясь в старую деву, и молодость ее была так грустна и печальна. Как мечталось ей тогда о светском Петербурге, как просила она Ташу помочь ей!
Натали настояла, уговорила мужа: ее жалость обернулась великой бедой… И как невыносимо больно слышать ей слова Катрин, что та «прощает Пушкину»!
Александр Карамзин:
«Она (Екатерина) – единственная, кто торжествует до сего времени и так поглупела от счастья, что, погубив репутацию, а может быть, и душу своей сестры, госпожи Пушкиной, и вызвав смерть ее мужа, она в день отъезда этой последней послала сказать ей, что готова забыть прошлое и все ей простить!!!»
Тогда сестрам не дано было знать, что в жизни им более не доведется встретиться и что простились они навечно.
Софья Карамзина:
«…И тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была бы чувствовать и на своей совести; она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»
Школа злословия
Вместе с сестрой Александрой и детьми 16 февраля 1837 года Наталия Николаевна покинула Петербург. И уже на следующий день Софья Карамзина самым подробным образом описывает проводы брату Андрею.
Софья Карамзина:
«Вчера вечером, мой друг, я провожала Натали Пушкину… Бедная женщина! Но вчера она подлила воды в мое вино – она уже не была достаточно печальной, слишком много занималась укладкой и не казалась особенно огорченной, прощаясь с Жуковским, Данзасом и Далем… Heт, эта женщина не будет неутешной. Затем она сказала мне нечто невообразимое, нечто такое, что, по моему мнению, является ключом всего ее поведения в этой истории…»
«Я совсем не жалею о Петербурге; меня огорчает только разлука с Карамзиными и Вяземскими, но что до самого Петербурга, балов, праздников – это мне безразлично»…
Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла, остается только слабость и угнетенное состояние, и то пройдет очень скоро».
Екатерина Карамзина:
«Больно сказать, но это правда: великому и доброму Пушкину следовало иметь жену, способную лучше понять его и более подходящую к его уровню… Бедный, бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности, опрометчивого поведения своей молодой красавицы-жены, которая, сама того не подозревая, поставила на карту его жизнь против нескольких часов кокетства».
Напрасно взывал в те скорбные дни к общим друзьям князь Вяземский. Его слова не были услышаны:
«Более всего не забывайте, что Пушкин нам всем, друзьям своим, как истинным душеприказчикам, завещал священную обязанность: оградить имя жены его от клеветы. Он жил и умер в чувстве любви к ней и в убеждении, что она невинна…»
Софья Карамзина:
«Ведь даже горесть, которую он оставлял своей жене, и этот ужас отчаяния… теперь уже совершенно утихло! – а он-то знал ее, он знал, что это Ундина, в которую еще не вдохнули душу».
Предсмертное пророчество поэта сбылось. И так неожиданно скоро… Но знать бы ему, что имя его Наташи будет предано злословию и в грядущем веке.
Марина Цветаева:
«…Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие: красавицу».
Из заповедей блаженства:
«Блаженны Вы, когда будут поносить Вас и гнать, и всячески неправедно злословить…»
«Бедная!!!»
Лишь очень немногие, посвященные во все хитросплетения преддуэльной истории и знавшие истину, сочувствовали несчастной вдове, в числе их – самодержец Российской империи.
Император Николай I:
«Сам (Геккерн) сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, … тогда жена открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна».
<