Для обеспечения ядерного взрыва надо было с очень высокой синхронностью (т. е. одновременно) инициировать заряд ВВ по всей его поверхности так, чтобы сходящаяся сферическая ударная волна взрыва с очень высокой симметрией обжала плутоний, переводя его в сверхкритическое состояние.

Кроме большого объема расчетов тут было невозможно обойтись без того спасительного метода «тыка», без которого не обходится ни одна серьезная исследовательская работа. Этот могучий метод применительно к чисто научной деятельности носит более благозвучное название «метод итераций» или «последовательных приближений», а практически это выглядело как многочисленные и долгие по времени серии взрывных экспериментов, где за один раз подрывалось несколько сотен килограммов ВВ с высокой энергетикой.

Первые опыты начались еще в Москве, на базе НИИ-6 Министерства сельскохозяйственного машиностроения. Тогдашний Минсельхозмаш к сельскому хозяйству никакого отношения не имел – это была просто «крыша» для ряда оборонных работ. Проводили опыты и на подмосковном Софринском полигоне. Но требовалось провести сотни опытов, иногда по несколько в день. Софрино, да и любой другой полигон в плотно заселенном Подмосковье, для этого не годилось. И выбор «отцами-основателями» в качестве базы КБ-11 глухого мордовского поселка Сарова в «заповедных и дремучих дальних муромских лесах» не в последнюю очередь объяснялся необходимостью проведения в спокойной и уединенной обстановке масштабных и долговременных взрывных работ.

Хотя, как уже сказано, сопутствующие факторы тоже благоприятствовали: отдаленность от населенных пунктов при относительной близости к столице; наличие узкоколейной железной дороги, небольшого завода и комплекса зданий бывшей Саровской пустыни, где можно было сразу же разместить некоторые подразделения «Объекта № 550».

На отдельном ядерном оружейном институте вне Москвы настаивал Курчатов, о том же писал и академик (с 1953 года) Векшинский, о котором я еще скажу позднее отдельно. Сыграли свою роль, надо полагать, и рекомендации начальника внешней разведки Павла Фитина. Он был серьезно обеспокоен начавшимися утечками информации о ядерных работах за кордон. Фитин тоже предлагал «перенести центр работ по созданию атомного оружия в какой-нибудь отдаленный от Москвы район страны».

ИТАК, в феврале 47-го в Сарове появились первые «чистые» конструкторы будущей атомной бомбы. Штатное расписание КБ № 11 предусматривало три научно-конструкторских сектора (НКС):

• НКС № 1 по общей компоновке и силовым корпусам во главе с Виктором Александровичем Турбинером;

• НКС № 2 по разработке центрального узла (заряда) во главе со старшим инженером-конструктором Николаем Александровичем Терлецким;

• НКС № 3 по разработке приборов и специального оборудования во главе с Н.Г. Масловым (с 11 сентября 1947 года НКС-3 возглавил Самвел Григорьевич Кочарянц).

Вначале в секторах имелось всего по несколько сотрудников, и лишь по мере расширения работ численность их несколько возросла.

Ядерные заряды даже первых схем – весьма своеобразная инженерная конструкция. С одной стороны она внешне не так уж сложна, если сравнивать ее, скажем, с мощным авиационным карбюраторным двигателем внутреннего сгорания. Внешнюю сравнительную простоту зарядов не раз отмечали и сами их конструкторы. Но к этой обманчиво простой конструкции предъявляется целый комплекс требований, характерных только для нее! Причем сами эти требования – особенно на первых порах – не всегда были очевидны, и не только формулировка их, но само осознание необходимости выдвижения тех или иных требований представляли собой отдельную проблему. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что – точнее не скажешь… Характерной деталью может быть история с зачеканиванием сусальным золотом шлица на винтах в РДС-1, о чем в своем месте будет рассказано.

Особенно сложно оказалось определить суть компетенции НКС № 2 Николая Александровича Терлецкого. Как раз он-то – еще как сотрудник НИИ-6 – и начинал первым возиться со сферическими сборками в Софрино. И еще в НИИ-6 он был связан с созданием конструкции так называемой фокусирующей системы заряда – по заданию Ю.Б. Харитона.

По всему выходило так, что самую оригинальную и трудно дающуюся «изюминку» конструкции делал Терлецкий и его люди, в том числе – Гречишников. Хронология тут простая… С лета 1946 года Терлецкий начал – как потом говорили в Сарове— «корчевать пни» взрывом под Софрино… С зимы 1947 года он занимается этим уже в Сарове, а в мае 47-го под начало к нему приходит, в числе других, такой выдающийся уже тогда конструктор, как Гречишников, и разворачивается в полной мере напряженная и кропотливая работа по заряду.

Это – НКС-2 Терлецкого, отвечающего непосредственно за заряд. И из конструкторов только Терлецкий и его люди знали физическую схему заряда – для остальных она была таинственным «черным ящиком».

А был и НКС-1 Турбинера, отвечающего за корпус бомбы. Тогда, в конце сороковых годов, у стратегического ядерного оружия мог быть только один носитель – авиационный, а конкретно – тяжелый бомбардировщик Туполева Ту-4. Соответственно, ядерный боеприпас мог быть тоже лишь одного типа: авиационная бомба. Собственно, КБ № 11 и делало ее, включая баллистический корпус, систему автоматики подрыва и прочее. И в постановлении Правительства, подписанном Сталиным, говорилось о бомбе.

Но «сердцевиной» ее был, конечно, сам заряд.

То, что этот заряд будет установлен в некую авиационную бомбу РДС-1, было ясно с самого начала. Поэтому разработка баллистического силового корпуса, подвеска заряда в нем, общая компоновка изделия, проблемы сброса с носителя, то есть, то, чем занимался сектор Турбинера, были очень важными составляющими общей задачи. Но, все же, – не самыми «мутными», не самыми непонятными, не самыми пионерскими.

Тем не менее, как водится, бросается в глаза прежде всего то, что лежит перед глазами. В нашем случае это – внешние обводы Бомбы, ее корпус. И не Терлецкий брал «узел» Турбинера, чтобы вкомпоновать его в свой, а, напротив, Турбинер встраивал в общую конструкцию «узел» Терлецкого, приборы Кочарянца и т. д.