Однако если ты, скованный любовью к себе, станешь держать при себе истинное о себе суждение, то всякому ясно, что ты меньше любишь истину, предпочитая ей собственные удобства и почет от окружающих» [55] . И ниже: «Если душа твоя не спит, то рано или поздно Истина, обследовав сердце твое и самые потайные закоулки внутри тебя, заставит тебя понять, кто ты есть на самом деле. Тогда ты станешь смирен – внутренним, принудительным смирением. Приложи волю, сделай из нужды добродетель, потому что не бывает добродетели без участия воли. Только тогда тебе захочется и снаружи выглядеть таким, каким ты видишь себя изнутри. В противном случае бойся, как бы не сбылись о тебе слова Писания: «Он льстит себе в глазах своих, будто отыскивает беззаконие свое, чтобы возненавидеть его (Пс 35, 3). Неодинаковые весы, неодинаковая мера – мерзость пред Господом» (Притч 20, 10). – Ведь что же получается? Втайне, про себя, ты, взвешенный на весах истины, оцениваешь себя низко, – а открыто ты лжешь нам всем, норовя продать себя нам дороже, чем ты стоишь, а ведь ты сам знаешь себе истинную цену. Побойся Бога, оставь это мерзкое дело, не надо, чтобы воля возносила того, кого унизила истина. Ибо это значит противиться истине, воевать против Бога. Лучше обрети покой в Боге, подчинись истине, и не просто подчинись – полюби ее. Неужели Богу не покорится душа моя? (Пс 61, 2) [56] . Но мало подчиниться Богу; ради Бога надо подчиняться и всякой твари человеческой: аббату как начальнику, приорам как им поставленным. Я тебе больше скажу: подчиняться надо не только вышестоящим; подчинись равным, подчинись меньшим. Ибо так, – сказал Он, – надлежит нам исполнить всякую правду (Мф 3, 15). Пойди и ты к меньшим, если хочешь стать совершенным праведником, поставь себя ниже низшего, слушайся младшего» [57] .

И еще пишет Бернард: «Кто праведен, кроме смиренного? Когда Господь склонился под руку раба Своего Крестителя, а тот побледнел от страха перед Его величием, Он сказал ему: “Оставь: ибо так надлежит нам исполнить всякую правду” (Мф 3, 15). Тем самым Он установил, что совершенство праведности – в совершенном смирении. Значит, праведен смиренный» [58] . Вот что пишет Бернард.

Как проявляется праведность в смиренном? А так: он воздает каждому свое, что ему следует по праву [59] . Он не присваивает чужого, чтит Бога, а себя ни во что не ставит. Ты лучше поймешь это, если сравнишь его с человеком, неправедно превозносящимся: тот приписывает благие дары Божьи себе самому. О таких Бернард говорит: «Из великих благ обычно рождается зло. Когда мы награждены исключительными благами Господними, мы пользуемся дарами, словно они не дарованные, а наши, и не воздаем хвалу Богу. Вот почему люди, которые у нас считаются самыми великими по полученным ими дарованиям, у Бога считаются самыми малыми – они больше всех не вер нули того, что было им дано. Впрочем, это я вас щажу. Я воспользовался более мягкими словами: “великие” и “малые”. Но я не выразил того, что на самом деле думаю. Я смягчил разницу, я и обнажу ее: я должен был сказать “лучшие” и “худшие”. Поистине, человек тем хуже, чем он лучше, если то, в чем он лучше других, он приписывает себе: это, без сомнения, хуже всего. Другой, может быть, скажет: “Ладно, признаю, благодатию Божиею есмь то, что есмь (1 Кор 15, 10)”; но при этом будет стараться захватить себе славу за дарования, полученные по благодати. Разве он не вор и не разбойник? (Ин 10, 1). Пусть услышит, ему сказано: “Твоими устами буду судить тебя, лукавый раб!” (Лк 19, 22). Раб, который узурпирует себе славу господина своего – разве он не лукавейший?» [60] Это был Бернард.

Теперь ты видишь, почему совершенная праведность состоит в смирении. Оно не крадет честь у Бога и не приписывает себе того, чего не следует. И ближнего оно не обижает: смиренный не судит о ближнем и ни перед кем не превозносится. Он почитает себя меньше всех и выбирает себе последнее место. Об этом тот же Бернард так пишет в тридцать седьмой главе: «Как знать, человече, может быть, тот, кого ты считаешь самым жалким ничтожеством, чья жизнь тебе кажется исключительно подлой и гнусной, от кого ты отшатываешься с отвращением, кого, по-твоему, нельзя не презирать не только такому человеку, как ты – а ты уверен, что живешь целомудренной, праведной и благочестивой жизнью (Тит 2, 12) – но даже всяким мерзким преступникам, потому что он преступнее всех – как знать, повторяю, может быть, он, по мановению десницы Всевышнего (Пс 76, 11), окажется лучше и их, и тебя; а может быть, он уже живет в Боге истинном? Потому что Бог пожелал, чтобы мы выбирали себе место не в середине, не предпоследнее, даже не одно из последних. Нет, Он сказал: «Садись на последнее место» (Лк 14, 10). Сиди на самом последнем месте один, и не только не ставь себя выше кого бы то ни было, но и думать не смей сравнивать себя с кем-то» [61] .

Разнообразные достоинства этой добродетели смирения пере числяет нам тот же Бернард, и к его авторитетному мнению стоит прислушаться. В восемьдесят пятой главе он говорит: «Смирение – великая мать и возвышенная добродетель.

Ему в школе не учат, но блажен, кто его получит; ему нельзя научиться, но его стоит добиться. Оно не учено и ничего не может объяснить от себя своими словами – но все может постичь силой Слова и в Слове. Почему? – Потому что оно – не заслуга, но благоугодно Богу (1 Ин 3, 22) и мило в глазах Отца и Слова, Жениха души, Господа нашего Иисуса Христа, который есть всевышний Бог, благословенный вовеки (Рим 9, 5)» [62] .

И еще: «Смирение есть добродетель, дающая человеку самое истинное познание себя самого, так что он перестает ценить себя дорого» [63] . А в беседе на Рождество Господне он же пишет: «Одной добродетели смирения достаточно для восстановления разрушенной любви» [64] . И еще в письме к Генриху: «Одно смирение никогда не хвалится, не умеет превозноситься, ни с кем не соревнуется. Истинно смиренный не упорствует в суждении и не настаивает на своей правоте» [65] . Кроме того, смирение примиряет нас с Богом, оно угодно в нас Богу. Вот слова Бернарда из проповеди на ниспослание Гавриила: «Добродетель смирения всегда близка и родственна Божией благодати» [66] .

По благодати Божией благочестие обычно способствует хранению смирения, так что чем больше кто в нем преуспевает, тем меньше считает себя преуспевающим. Духовное упражнение устроено так, что если кто взойдет на высшую ступень, у него обязательно останется что-то, в чем он на самой первой ступени не достиг совершенства, так что ему самому будет казаться, что он и первой ступени не освоил.

Бернард говорит там же: «Прекрасно сочетание девства и смирения. Весьма угодна Богу та душа, в которой смирение венчает девство, а девство украшает смирение. Но какого почета, по-твоему, достойна та, у кого плодовитость возвышает смирение, и рождение детей освящает девство? Когда слышишь «девство», понимай: «смирение». Если ты смиренна, но не можешь оставаться девой, подражай смирению девы. Девство – похвальная добродетель; смирение – необходимая. Стяжать первую нам советуют, вторую – предписывают. К первой тебя приглашают, ко второй принуждают. О девстве сказано: «Кто может вместить, да вместит» (Мф 19, 12). А о смирении: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф 18, 3). Первая вознаграждается, вторая требуется. Одним словом, без девства ты можешь спастись, без смирения не можешь. Я так скажу: смирение, оплакивающее утраченное девство, может быть угодно Богу; без смирения даже девство Марии, осмелюсь думать, было бы Богу противно. «На кого, – сказал Он, – Я призрю? – На смиренного и сокрушенного духом» (Ис 66, 2). Не будь Мария смиренна, на ней не почил бы Дух Святой. А не почил бы – она бы не понесла во чреве. Потому что без Него как бы она зачала от Него? Чтобы она зачала от Духа Святого, – а она сама так говорит, – надо было, чтобы призрел Господь на смирение рабы своей (Лк 1, 48); на смирение, а не на девство. Значит, смирение – причина того, что девство стало угодно Богу. Что гордишься, высокомерная дева? Мария и не помнит о своем девстве; ее славят за смирение. А ты смирением пренебрегаешь и льстишь себе, что ты дева. Призрел Господь на смирение рабы своей. – Но какова эта раба? – Дева святая, дева рассудительная, дева благочестивая. Разве ты чище ее? Или благочестивее? Или ты думаешь, что ты настолько девственнее Марии, что тебе хватит одной чистоты без смирения, чтобы стать угодной Богу, хотя даже Марии одной чистоты было недостаточно? Да, целомудрие заслуживает почета. Но, чем большего уважения к себе ты ждешь за него, тем больше ты себе вредишь: Бог даровал тебе прекрасный наряд чистоты, а ты пачкаешь его гордыней» [67] .

А в послании к Генриху Бернард говорит: «Любовь к ближнему, целомудрие и смирение – наряд не цветной, но прекрасный; настолько прекрасный, что и Богу смотреть на него приятно. Что прекраснее целомудрия? Оно делает чистым рожденного от нечистого семени (Иов 14, 4), делает врага другом, а человека – ангелом. Конечно, между ангелом и стыдливым человеком остается кое-какая разница, но только в степени блаженства, не в добродетели. Более того: пусть ангельское целомудрие безмятежнее, зато человеческое требует большего мужества. Здесь и сейчас, где все подчинено смерти, одно целомудрие хоть как-то представляет славу бессмертия. Здесь, среди свадебных торжеств, оно одно хранит память о той блаженной стране, где не женятся и не выходят замуж (Мф 22, 30); оно одно отвоевало себе чистое место и может дать хоть какой-то опыт небесного общения. Мы носим хрупкий сосуд и ежечасно рискуем разбить или осквернить его; целомудрие соблюдает наш сосуд в святости (1 Фес 4, 4), словно наполняет его благоуханным бальзамом, в котором трупы сохраняются, не разлагаясь. Оно хранит наши пять чувств и наши телесные члены здоровыми и бодрыми: не дает им разлагаться в праздности, портиться в вожделениях, протухнуть в плотских наслаждениях». И чуть дальше: «Но, какой бы чудной красотой ни отличалось целомудрие, без любви оно ничего не стоит. И не удивительно. Без любви какое благо? Вера? – Нет, даже если она двигает горы. Знание? – Нет, даже если оно говорит языками ангельскими. Мученичество? – Нет, ибо если я отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор 13, 3). Без нее никакое благо не благо, а с ней любая мелочь обретает ценность. Целомудрие без любви – светильник без масла. Нет масла – светильник не горит. Нет любви – целомудрие не угодно Богу». И еще подальше, в середине письма: «Из трех добродетелей, о которых у нас зашла речь, одно смирение заслуживает целого трактата, ибо оно – основа. Оно настолько необходимо для двух других, что без него обе они даже и не добродетели. Только смирение дает стяжать чистоту или любовь, потому что только смиренным Бог дает благодать (Иак 4, 6). Помогает смирение и сохранить приобретенные добродетели, потому что только на смиренном и кротком почивает Дух (1 Петр 4, 14). А сохраненные добродетели смирение возводит до совершенства, потому что добродетель достигает совершенства в немощи (2 Кор 12, 9) [68] , то есть в смирении. Гордость – врагиня всякой благодати, начало всякого греха (Сирах 10, 15); ей Бог противится и изгоняет от Себя и от прочих добродетелей ее гордую тиранию. Гордость хитра: она наращивает свои силы, питаясь всем, что есть хорошего в человеке. Защитить добрые качества может лишь смирение; оно – их единственный оплот, крепостная башня добродетелей; оно храбро отбивает нападения гордыни, оно одно противостоит самонадеянности» [69] . Вот что пишет Бернард.

Много прекрасного о смирении есть для тебя в этом трактате правдивейшего и смиреннейшего Бернарда. Постарайся понять умом и исполнить на деле то, что он говорит о нем и о других добродетелях. А мы теперь вернемся к крещению Господа.

Итак, увидев волю Господа, Иоанн послушался и крестил Его.

Здесь ты помедли и хорошенько присмотрись к Нему. Господь величия раздевается, как любой маленький человек, и погружается в ледяную воду – время года-то самое холодное. Из любви к нам Он совершает дело нашего спасения, устанавливая таинство крещения и смывая водой наши преступления. Он обручается вселенской Церкви и каждой верной душе в отдельности. Ибо в крещении веры мы обручаемся Господу Иисусу Христу, как говорит Пророк от лица Его: «И обручу тебя Мне в верности» (Ос 2, 20). И в этом дивном деле вся Троица явила Себя особенным образом, и сошла на землю, и Дух Свя той покоился на Нем в образе голубя, и голос Отца раздался: «Сей есть сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3, 17).